— Это не глупости. Намджун, прошу, пойми. Я не тот, с кем тебе надо жить, я вообще не знаю, кто я. За все эти годы я уже принял себя бетой, я лицо и голос Совета, я не смогу с этим справиться. Я не смелый и не сильный вовсе. Я не вынесу укоризненных взглядов, сплетен, а самое главное, осуждения родителей. Не вынесу, — надломленным голосом говорит Джин.
— Я заткну всех, кто откроет рот, притом навечно. Я всегда буду рядом. А твоим родителям стоило бы думать о счастье своего ребенка, а не о долге. Может, и не нужны тебе такие родители, — даже не стараясь унять клокочущую в горле ярость, говорит альфа.
— На словах все легко, — Джин убирает руки Кима со своего лица и встает на ноги. — Мне было очень хорошо с тобой, но большего мне не надо. Надеюсь на понимание, — говорит омега и пытается обойти альфу, но тот резко тянет его на себя и вжимает в стол.
— Надеюсь на понимание? — ядовито шипит Намджун. — Ты сейчас не с членами Совета разговариваешь, а со своим альфой. Не забывайся. Мне плевать на долг и людскую молву. Мне на все плевать, кроме тебя. Я тебя не отпущу, — говорит Ким и смотрит так, что Джин не выдерживает и прячет глаза.
— Тебе придется смириться, — еле шевелит языком омега.
— Ты не того альфу в себя влюбил, — усмехается Намджун и цепляет пальцами его подбородок, заставляя смотреть на себя. — В моем словаре нет слова “смириться”. Повторю в последний раз — ты мой, и я тебя не отпущу. Поэтому пока я тебя просто прошу. Я подожду немного, дам тебе время и приду за ответом. Надеюсь, он будет положительным, иначе придется перекинуть тебя через плечо и забрать насильно, — вроде шутит Намджун, вот только Джину от его шутки не смешно.
— Мне не надо думать. Намджун, серьезно, постарайся понять. Я представитель Совета, а ты глава Дома. Даже если моя ложь раскроется, мои родители нашу связь не переживут, — треснутым голосом просит омега.
— Приехали, — Ким запускает ладонь в волосы и отстраняется от омеги. — Теперь еще мы не можем быть вместе, потому что Ваше Величество не захочет связывать жизнь с таким, как я. Да, я преступник, но твоя семья и твой любимый Совет тоже не святые, — бесится альфа.
— Намджун, пожалуйста, пойми меня, — умоляет его Джин.
— Видит Бог, я хотел сделать все правильно, — Джин замечает сворачивающуюся в спирали темноту на дне зрачков альфы и даже дергается, но тот перехватывает парня и сильнее вжимает его в стол. — Или ты образумишься и примешь меня как своего альфу, закончив при этом лгать всем вокруг и себе в том числе, или за тебя это сделаю я, — ледяным тоном заявляет Намджун и, отпустив парня, идет в спальню.
Ким натягивает на себя рубашку и твердыми шагами идет на выход. Намджун не может унять разрывающую его ярость. Она растекается внутри и только разрастается. Обволакивает все черным и затапливает альфу с головой. Джин думает, что с Намджуном это прокатит, что он может вот так отказать главе первого Дома. И плевать на причины. Намджун не лгал — ему и вправду на все плевать. Он хочет Джина себе. Он хотел сделать все правильно и красиво, он старался, но этот омега глупый. Намджун не отступит, и лучше бы омеге одуматься. Ким не привык отказываться от того, что хочет. А так сильно, как этого парня, он не хотел никого. Был бы Намджун подлецом, то и метку бы поставил и до сцепки дошел, не оставил бы омеге выбора, но Джин это не оценил, проигнорировал. Ким садится на заднее сиденье ягуара и приказывает шоферу ехать домой. Альфе надо переодеться и поехать в офис. Пора заняться работой и наверстать все то, что было упущено за эти дни с омегой.
Джин так и стоит на кухне, не в силах пошевелиться. Намджун ушел, но его запах все еще здесь. Джин все еще физически ощущает прожигающий кожу взгляд черных глаз и прикосновения. Он разозлил Кима, хотя не хотел. Джин просто пытался ему объяснить, честно старался донести до альфы, что есть вещи важнее, чем желания и даже любовь. Очень жаль, что Намджун не понял. И пусть у омеги внутри сейчас умирает только недавно зародившееся чувство абсолютного счастья, он не может сделать шаг назад, не может перечеркнуть все эти годы. Обидно и больно, хочется побежать за Намджуном, зарыться в его грудь и позволить увезти к себе, но нельзя. Джин знает, что он сам виноват, знает, что это был его выбор, но осознание его боль не облегчает. Омега чувствует себя, как никогда, одиноким. Был бы его папа хоть немного добрее, то Джин бы сейчас поехал к нему и, положив голову на колени, разрыдался, попросил совета, а все что ему остается в реальности — это пожирать себя изнутри и постараться не сдохнуть от затапливающего с головой отчаянья. Хотя апельсиновый сад небось невероятный. Джин отгоняет мысли о совместном доме, которому не суждено стать реальностью, и идет в душ. Завтра уже на работу, надо прибраться в доме и привести себя в порядок.
***
Юнги просыпается от тянущей боли внизу живота и понимает, что ад только что раскрыл свои врата для него. У него начинается течка. Мин в панике осматривается в комнате и, поняв, что он один, бежит в ванную. Вчера Чонгук так больше с ним и не заговорил, но что самое удивительное — он к нему так и не пришел. Прислуга сразу же проводила Мина в огромную спальню и скрылась за дверью. Куда делся Чонгук, и что вообще произошло за дверью спальни, омега не знал, а выйти и проверить — смелости не хватило.
Юнги стоит под холодным душем и пытается унять жар, медленно, но верно растекающийся внутри. Он не смог предотвратить худшее, не смог отсрочить течку, он вообще ничего не смог. Юнги злится на себя, на свою беспомощность и невезучесть, швыряет о зеркало все баночки и скляночки с полок, но даже разнесенная ванная тупую боль, заполнившую парня, не унимает. Хотя это и не боль даже. Это, скорее, переплетающее вены отчаяние, смешивающаяся с кровью безнадежность и расплывающаяся в груди пустота. Все это заставляет думать, что теперь уже точно конец, что больше бежать и доказывать себе ничего не надо. Финиш.
Юнги так не сможет. Он не может принять условия Чонгука и изображать из себя безвольную куклу. У него свои желания и мечты, и пусть иногда кажется, что им никогда не сбыться, под грудной клеткой все равно ноет. Юнги хочет другой жизни, хочет иметь право выбирать, хочет сам решать. Он не чья-то подстилка. Он всегда бежал от этого, он сутками сидел за учебниками, не проводил ночи в клубах, как его сверстники, а зубрил. Потому что хотел большего, потому что мечтал о другой жизни. Никто не может так ворваться в его жизнь и уничтожить все те годы одним взмахом руки. Никто не имеет на это право.
Омега возвращается в комнату и лихорадочно придумывает план, который помог бы скинуть с себя эти видимые-невидимые цепи, избавил бы его от рабства. Вот только в голову ничего не лезет. Юнги в ловушке, будто в огромном лабиринте, где куда бы он ни свернул, все равно придет к Чонгуку.
Сейчас утро, и альфа, наверное, занят делами, во всяком случае Мин предпочитает так думать, но он точно придет, это его квартира и его спальня. Жить в ожидании его прихода невыносимо. Юнги проходит в дверь рядом с ванной и оказывается в огромной гардеробной, заполненной дорогими костюмами и обувью. Все тут пахнет альфой. Мин неосознанно тянется к рукаву первого в ряду пиджака и подносит его к носу. Внюхивается, прикрывает глаза и повторяет. Пахнет Чонгук божественно. Юнги стаскивает с вешалки пиджак и падает в кресло, укутавшись в него. Это делает только хуже. Запах альфы раззадоривает, возбуждает, заставляет пальцы на ногах сжиматься — Чонгука хочется до белых пятен перед глазами. Главное — забыть, кто он, и что он сделал омеге. Стоит вспомнить, как пиджак зло отброшен на пол, и разъяренный омега вылетает из гардеробной.
Он попал. Так крупно впервые. Юнги не хочет быть тем, кого можно использовать только в постели, и пусть сейчас его с трудом контролируемое тело и рвется к Чонгуку, пусть и требует альфу, у него все еще остались крупицы трезвого ума. Мин решает сбежать. Хотя бы на время течки. Переждать ее где-нибудь, хоть в подвале, а потом Чонгук его пусть находит. Уже будет все равно. Главное, Юнги не даст ему установить над собой абсолютную власть на несколько дней. Не позволит себе быть марионеткой в его руках и выстанывать его имя из-за помутневшего от страсти разума. Он может и сломлен почти, и гордости не осталось, но пока он дышит, и пока кислород хоть с трудом, но проталкивается в легкие, Юнги будет бороться. До последней капли крови. Вся его жизнь борьба, сперва с родителями, потом с обществом, а теперь, значит, с Чон Чонгуком. Что поделать, видно, жизнь у него такая, и Юнги попробует ее изменить в этот раз, как и во все те предыдущие разы.