– Самое прямое. Русалки – злые. Они не очень любят людей. Точнее, совсем не любят. Если им в руки попадёт то, что для человека дороже всего на свете, он больше этого не увидит.
– Ты про свою блесну?
– Про блесну.
– Ой, какой ты глупый! – опять заёрзала Ариана, – значит, по-твоему, если я прыгну в омут – русалки мне шепнут на ухо, где закопан золотой гроб Чингисхана?
Я от безмерного удивления повернулся к ней. Она злилась, лёжа кверху спиной с упором на локти и энергично взмахивая ногами.
– При чём здесь золотой гроб Чингисхана? – полюбопытствовал я, – тебе, наверное, солнце голову напекло?
– Тебе напекло! Клюёт!
Она не хотела видеть мои глаза. Я это почувствовал и опять уставился на свои поплавки. Они были неподвижны.
– Ты меня спрашивал про мою мечту, – продолжила Ариана, – знай же, что я мечтаю стать археологом и найти могилу этого страшного человека, который пролил целое море крови!
– А почему ты не хочешь, чтобы эта мечта сбылась?
– Если она сбудется, то произойдёт большое несчастье. Очень большое. По крайней мере, есть такая легенда. Я не хочу сейчас её пересказывать.
– Ну, допустим. А почему ты так любишь эту свою мечту?
– Потому, что я не люблю людей. Как русалки. Да, я их ненавижу! Но зла я им не желаю. Поэтому не хочу, чтоб эта мечта сбылась.
– Не любишь людей?
– Да, да! Я их ненавижу.
– Можно спросить, за что ты их ненавидишь?
У Арианы вырвался смех. Он был очень горьким.
– За что я их ненавижу? Ты слышал, сколько собак и кошек было утоплено в этом омуте, чтоб узнать, есть ли в нём русалки?
– Я слышал, что очень много, – признался я, – с тобой не поспоришь, людей любить практически невозможно.
– Но зла я им не желаю, – холодно повторила единомышленница русалок, – поэтому мне нельзя узнавать, где зарыт убийца. Если я буду об этом знать, мне будет хотеться его отрыть. Я предпочитаю упорно мечтать об этом. Эта мечта для меня – дороже всего на свете. И я не думаю, что русалки смогут отнять её у меня. Откуда им знать, под какой сосной закопан золотой гроб с Чингисханом?
– Ты недооцениваешь русалок, – шутливо возразил я, – вчера в магазине бабки рассказывали, что эти шлюхи подводные чего только не вытворяют!
– Да? Например?
– Например, почти все русалки являются лесбиянками, и любая из них может через поцелуй высосать из девушки душу и вдунуть в неё свою.
– Из девушки? Из какой? – встревожилась Ариана.
– Да из любой, которая нырнёт в омут! Если русалка её поймает и присосётся к ней, то – конец. Девушка выныривает с душой и умом русалки.
– А душа девушки остаётся, значит, в русалке?
– Конечно, нет. Она никому уже не нужна. Она начинает бродить по свету и делать странные вещи, произносить странные слова, сохраняя облик бывшей своей носительницы. И он, этот облик, не изменяется, не взрослеет. А сама девушка, обладая душой русалки, взрослеет и изменяется.
– А с русалкой что происходит?
– Так она – в девушке! Она вырвалась на свободу из водоёма, который ей опостылел. Она живёт полноценной яркой жизнью – ходит в кино, учится в университете, катается на машинах, заводит себе любовников! А её хвостатое тело, видимо, окончательно превращается в рыбу. У рыбы ведь нет души.
– Очень любопытно, – задумалась Ариана, – это ты всё услыхал от местных старух?
– Ну, а от кого же ещё?
Пока я произносил эту фразу, один из двух поплавков, который уже давно слабенько покачивался, и, как говорится, тюкал, резко и косо ушёл под воду. Я схватил удочку и подсёк. И сразу почувствовал, что его величество Случай вдруг, ни с того ни с сего, решил проявить ко мне всю свою королевскую щедрость. Да, мне были дарованы те минуты или секунды, ради которых любой рыбак, если он рыбак настоящий, сразу отдаст половину жизни. Я вскочил на ноги. У меня затряслись поджилки. Удочка в моих судорожных руках гнулась и пружинила. Леска, натянутая струной, бороздила воду. Сильная рыбина, крепко севшая на крючок, ходила около дна большими кругами, пытаясь освободиться, а я тянул её кверху. Не следовало так сильно её тащить, нужно было дать ей устать. Но я ни черта не соображал. Точнее, я смутно осознавал одно: мне её не вытащить. Снасть была совсем не рассчитана на такую рыбу, подсачека не имелось. Но, тем не менее, надо было бороться. И я боролся. Хотите знать, когда я сошёл с ума окончательно? В тот момент, когда вдруг увидел из глубины, сквозь толщу воды, необыкновенный золотой блеск. На крючке был линь. Громадный золотой линь. Как у Паустовского. Весил линь – судя по тому, как он упирался, четыре – пять килограммов.
Он разогнул крючок. Иначе не могло быть. Помню, что я бросил удочку на песок. Помню, что заплакал. И ещё помню, как Ариана крикнула: