"Уж вот теперь точно все будет хорошо. Жизнь - комедия..."
Он прислонил ладонь к уху. Он думал, что она что-то сказала?
Чудно мозг рисует сюрреалистические картины! Яма серой земли с торчащими клубнями коричневых корней, случайно залетевшие вишневые ветки под ногами, фильтры окурков, которые можно было детально рассмотреть. Выше - клок бегущего, спешащего по своим делам облачка, и все тот же вполне реальный крик:
- Уля-а-а! Давай сюда!
Она сдвинулась с места только ради интереса. Ватные мышцы, как во сне, в котором ты бежишь, но, на самом деле, весьма крайне медленно передвигаешься, ожили, обрели силу. Она отмерила приблизительное расстояние до Аркадия.
«Ради смеха разве только».
И вдруг замерла. Она не верила глазам.
Это был не Аркадий. Нет! Он лгал ей до этих пор.
И вдруг пошло все, заторопилось еще более плотным ощущением реальности: отдаленный грохот, напоминающий стуки работающих мартеновских печей, жалобный свист голодных пролетающих пуль… И облако... здесь не при чем.
Она полезла наверх. Ухватилась за клок корней кустарника, потянулась изо всех сил.
Запах пота явный, от нее же. Откуда?
Добравшись до мужчины, ощутила, как его рука, сильная, скользнула по ее спине, широчайшей мышце, подтянула к себе. Он толкнул к ней в сторону приклад винтовки. Она приняла ее и точно знала, что дальше делать. Только вот не стоило было поднимать голову…
Легкий удар, и в глазах - растроение.
"Ульяна, что с тобой? Возьми себя руки! Ты же можешь!"
«Я – не могу».
На лгущем ей человеке сомкнулись губы, из глаз вытряслась тревога, и влетела растерянность, сердитость.
«На такого сильного человека можно было положиться…»
- «Уля-а-а!»
Холодно стало, гадко, а улыбку распяливало саму по себе. Рот рвался, хоть и не хотелось всего этого. Смешно? До безобразия.
Он смотрел на нее, ей что-то щекотало за ухом. Он занес туда руку и вернул. Вся его ладонь залита бархатом нежной крови.
"Все не так ... - шептала она, - не думай, все не так..."
Потом раздался взрыв и медленно, как в замедленной съемке, от насыпи земляного барбета куски жирной земли мякотью полетели глыбами на них обоих: в тела, лица, рты…
- Ты такую жизнь хотела себе?
- Ба, а где я?
- Уже нигде.
За сим - неясные очертания лица мамы.
Мама тут же отвернулась и пошла прочь.
- Ма! - закричала Ульяна, - Ма!
- То ли еще будет, девочка моя...
- Ну - ну, успокойся! Что ты! - возник над ней посторонний голос, чей - то не из представляемых ею.
- Тише, тише, пожалуйста. Она все прекрасно слышит.
Кто-то сгреб ее тело комом. Понесли. Носилки забросили в машину. Больно. Запах формалина, какой-то травы и камфары. Протирали тело, заливали в глаза едкую жидкость. Потом снова тряска.
"Крепись, терпи. Значит, это кому-то нужно".
Ночь и еще одна. Не так больно открыть глаза, как просто - не хочется.
Она думала от нечего делать, малодушничала, под треск панцирной кровати, как выгодно быть мертвым, хорошо и тихо. Не стыдно. Жизнь - протест, карабканье, а тут, в утробе земли - гладкая топинадово-желтая плоскость и ты на ней, знай только, что лежи.
В глаза сквозь повязку - свет. Хирурги, как - будто пообедать выдумали, - вилками стучат над головой. Плотный, шершавый кляп туго ввалился в рот, уткнулся в корень языка, хорошенько ободрав по пути всю слизистую.
- Приступим?
Снова ночь и день. Накрепко слипшиеся глаза. Сквозь веки итак видно. Зачем эти глаза?
- Кто ты? - Перед ней молодое лицо парня с бородой. Она видит его впервые.
- Держись, милая, держись, - говорит и сладким чем-то дышит в лицо.
Через время пошли другие запахи, тонкие: лепестки подсохших, не пахнущих в другое время, гербер с подоконника, подгнивающая, питающая их вода, фетор старых корок апельсина, запах хлеба, лекарств, и на радиаторе - полотенце и чьи-то носки.
Она приподняла голову. Или это ей помогли? Поджала губы, чтобы сопротивляться тому, кто станет пихать марлю в рот. Лоб нахмурила. Едва теплой кашицей залило шею. Она вздохнула, будто вынырнула из проруби, поморщилась, решила избавиться, выплюнуть несъедобное.
- Да тебе, что титьку дать? Ешь! - низкий женский голос.
Смех в отдалении.
- А ну, р-раззадорились!
Сильные, теплые, широкие, переборчивые пальцы профессионально подстелились под взмокшую спину, всякую слабую косточку сминая, подтянули выше, помогли сесть.
Очень Странное Чувство родилось тут. Да, это миг Его рождения. Оно восстало здесь не раздробленным - цельным, благодушным. Оно не претендовало быть особенным. Оно просто хотело жить, как все, кому судьба подарила такой случай.
Невольно Оно становилось свидетелем поправки организма, в котором и ему существовать.