- Железяка Уля, - произнес он. - Железяка, так тебя прозвали.
Она покашляла:
« Что?» – Этот вопрос был кстати. Но она молчала.
- Все дело в окружении… - Продолжал он.
- Дело? – Она усмехнулась. Ей бы срезать прежнюю оплошность грубым ответом, объяснением, что она хотела сказать, на самом деле, и что вышло из нее. Объяснить это с точки зрения медицины: она больна и случайно может сказать не то.
- Окружение, тебя не лечит, а калечит, держит в клетке. Им интересно знать результат эксперимента. – Говорил он, переместившись на ногах чуть ближе.
Ульяна держала его острый взгляд на себе, пытку, и пробовала сразиться с ним, глядя так же ему прямо в глаза.
- Хочешь знать? – Сказал он так, что живот его шевельнулся.
"Да иди ты к черту или еще куда-нибудь? Я просто хочу, чтобы ты сгинул… Или мне самой встать, уйти?"
Она не знала, как выразить будущее требование в своем лице, что она сожалеет о бывшем ответе, чтобы он остался. Она старалась изобразить это сейчас.
«Обстоятельства, случается, и сами собой как-то разруливаются. Ждать?»
- Спасибо, конечно, что вы оказались рядом, - начала она, - помогли мне тут подняться, принесли воду и все такое, но, Аркаша…
«Какая ошибка! Не "Аркаша", а "Аркадий", по меньшей мере, или лучше: «молодой человек»!
- Ваше дело, - продолжала она сбивчиво, - даже еще до того заканчивается. Это граница, понимаете?
Он смотрел на нее равнодушно. Она чувствовала – слова ее пусты.
- Вы должны быть на расстоянии от меня, А я – от вас. – Закончила она, но здесь добавила:
- Обеспечить мою безопасность не так и сложно. – Она растянула, как мехом баяна, в угоду охраннику нарочитую улыбку, но вдруг вспомнила о рикошете пули на балконе, осеклась, замолчала, поджав губы.
- Характер. - Бархатно произнес охранник, не удивляясь переменам в настроении девушки, - твой характер - между нами.
- Мой муж… – Она ответствовала, но он прервал:
- Муж?
- Мой муж. - Твердо повторила девушка.
Их взгляды, обоих, острые, пересеклись саблями.
- Вы уверены, что он ваш муж? - Ей была отлично различима его подлая улыбка, неуместный сарказм и ТА мысль, которую он прятал от нее раньше. Она стала проявляться.
"Я готова истереть и себя в порошок, и тебя, пока ты не уберешься", – флегматично проговаривалось в ней. Она ощущала, как и язык, внутри рта лязгал эти слова, ходила горловина. Он должен был видеть...
И Аркадий смягчился.
- В одной и той же жизни живут родные души, но один из них не помнит другого. В стране, в пятидесяти километрах друг от друга - два города. В одном из них: люди ходят в магазин, набивают авоськи, рассчитывают планы на завтра, берут билеты в театр, намечают путешествия, другие, в другом городе в то самое же время, молятся у разбитой навылет стены, не веря развалинам собственного дома, не представляя себе, где и как можно перенести ближайшую ночь. Они теряют силы, воду, еду. Надежда на пожертвования. А гордая мысль: стоит ли жить так дальше?
Что важнее: то, что было или что будет – пустота, заброшенность? Не отдастся ли в руки самому главному прокурору – смерти, которая вчера только благополучно разорвала соседа в его же дворе?
Куда идти под Градами, минами? Может быть, Бог не видит или немного занят?
Аркадий сделал паузу, глядел на Ульяну. Она старалась расслабиться, работала над мышцами лица.
- Да, Уля, когда в первые дни войны я сидел в окопе с допотопной винтовкой, я наделся, что мина не хряснет рядом, что мне обязательно повезет, как никому, что, наверное, я немного не такой, как все. Еще я думал о тебе, и это спасало как-то, отводило несчастия.
Я думал – то было самое худшее время для нас - расставание, и очень скоро придет спешная череда других ясных, ярких дней, когда мы будем рядом, идти по берегу нашего самого лучшего моря под самым лучшим теплым солнцем мира, по краю нашего гордого, честолюбивого города. И для осуществления этого всего-то стоит всего месяц-два повоевать. Но не так все...
Жизнь сомкнута на маленьком клочке земли каждому из нас. И по ней перекати - полем бродят проблемы. Нельзя быть одной ногой здесь, другой – там. Кто - то уехал, бросив Родину, на заработки, объявив: « Родина сама, что сделала? Мучила только. Сама на себя навлекла войну. Она сама о себе разрешала говорить дурное про себя, что, мол, не везуча, что, извините - не умерла еще. А теперь вдруг затрепыхала подбитыми крыльями.
Но тут еще: когда перед тобой лежит шоколадная почва, а рядом - РГД, то почему бы и не найти цель, не выстрелить? Может, так судьба расположила? И от этого расположения не отказаться…
Аркадий сделал паузу, отвел глаза. Он был убежден, что его будут слушать, потому не спешил. Присел на стул, не слышно вздохнул и снова обратился к девушке.
- Восхитительный запах, доложу, в вертящихся потоках полевого ветра: насекомые, дышащие совсем не в твой ряд, разнотравьем. Козлобородник топорщиться на ветру. Радостные пичужки в небе. Все рассеяно в природе, распределено. Не, как в человеке… Ничто, Уля, так ни с чем целенаправленно не сталкивается, как человеком с человеком.
- Зачем вы, - Ульяна постаралась сделать акцент на «вы», но не произнесла и вовсе данное местоимение, - мне это рассказываете?
- Да, – ответил он. - Если ты не помнишь, тогда зачем...
- Что? – Переспросила она.
«Это может быть интересным или не интересным. Но я тут при чем? А, может, лучше бы он высказался перед уходом. Точно – да!», - решалось в ней. И из нее вышло:
- Мои дела – это мои дела.
- Это наши с тобой дела. – Аркадий ответил.
- Что вами, Аркаша? – Она опять допустила неисправимую ошибку. Систематическую ошибку.
«Что с тобой, Уля?»
Он ухмыльнулся:
- Война, Уля, война. - Нерв над веком дрогнул.
Ей было очень неудобно в своей полусобранной позе. К тому же она просто взмокла. Спина ныла. Ей нужно подняться, уйти. Что держало?
«Ему надо дать высказаться».
Он говорил:
- Смысл у меня, Уля есть. Смысл - ты.
Ульяна позволила провести себе по мокрому лбу.
"Что стоило сразу прогнать этого человека? В подлой ситуации ничего не изменить уже, - ждать, ждать Руслана, а там, как Бог даст. Да, муж - надежда, любовь… Я люблю, безусловно, люблю. Теперь уж точно, вне всяких!"
Ульяна твердила это, глядя в сторону, губы ее двигались. Аркадий должен был видеть.
Скрывать более нечего. Все обострилось между ними. Она хочет, чтобы он, охранник и издалека видел, как ей все надоело, читал это по ее губам. Ей просто даль его…
- Вы лежите, - сказал охранник, смягчившись снова. - Я пойду. Покой, прежде всего.
"Именно так".
Аркадий поднялся, пошел к выходу.
"Зачем людям столько сущностей? Через личные переживания, вздутые проблемы, кривые части, надо обязательно знать, насколько эта реальность - та самая реальность. Живем в ней, ходим, пользуемся, едим, служим. К чему ее выщупывать с разных сторон?
Странно. День за днем, минута за минутой, реальную реальность не разбить, не пересказать заново. Тащись себе по ней смиренно. Ан - нет, интересно ж: насколько она реальнее существующей, насколько сам человек стоящ в ней, не продешевил ли? Зачем это?
Вот - шкаф, вот - стол, вот - подоконник, а на нем кружка. Все в равновесии, покое. Сверх того - мысли о господстве кружки над подоконником. И у каждого ведь свое, претендующее имя. Отсюда исток войны".