- Погоди с Русланом!
Он сел на самый край стула, плотно положил широкую раскрытую ладонь на чашку своего колена, охватывая ее почти всю.
- Уля, ты помнишь меня? – Спросил он снова свой вопрос, глядя на нее чрезвычайно особенным взглядом. Знакомая «удовлетворительная улыбка» шастала по лицу.
« Все хотят, чтобы я вспомнила. Не ты первый, не ты последний».
Она покачала головой решительно:
- Нет.
Медленно потянула носом воздух, сверяясь о своем состоянии – не пойдет ли аура?
- Вы военный, это ясно. - Сказала она, развлекая себя.
- Я – военный, да.
- Руслан не говорил, что вы военный. Он говорил, вы – не такой, как все…
- Добровольцем еще пошел. – Продолжал он. - Потом контракт…
- Разве мне надо знать что-то много о вас? – Задала она справедливый вопрос.
- Мне интересно, Уля, какие нужны яды, чтобы выбить из человека родных, близких, семью? Ведь это кому - то надо, ты не думала? – Спросил он, сопровождая последние слова кривой, необъяснимой усмешкой.
«На этом месте непременно нужно возразить», - приказала она себе, и промолчала, рассуждая, что в следующий раз обязательно это сделает, немного погодя …
- Я пошел за новую республику, за новую жизнь, которую нам обещали у мэрии с флагами. Мы шли толпой, едва сговорившись, за этим...
Он усмехнулся чему-то и на время отвлекся от заданной темы:
- Ты, как ребенок, как твои куклы, - театральной стала. Барашковые волосы, косички, вплетенные в яркие ленты. Азалия, Изюмия и… кто знает кто еще... Ты находила смысл в них, а я работал. Но теперь кто-то находит смысл в тебе, Уля, а я - воюю… за тебя.
Она увидела, как в нервно подрагивающих скулах его родился уродливый кудластый желвак и задержался.
- Я первым ушел на фронт, а ты - за мной.
- Я?
Он кивнул, не отрываясь от нее.
«Что тебе хочется разглядеть?» - Подумала.
- Ты не торопись, ты вспомнишь... – Посоветовал он и опустил голову так низко, впервые перед ней, что она разглядела в его волосах от вершка уха до темени скрытый шевелюрой длинный косой шрам.
«Контуженный? - пришла догадка. – И, может быть, серьезно».
- Ты должна помнить меня, Уля. - Он поднял голову, пытал ее, упрямо сверлящими исподлобья, вражьими глазами, потом поднялся, подошел близко. Она почувствовала, как вросла в сидение, будто корни пустила. Он взял ее холодную руку и сказал:
- Я – муж твой, Уля. Ты – жена мне…
Ноги потащили ее вверх, она стала подниматься. Он попытался остановить ее жестом, но это не помогло, тогда он крепко схватил ее, задерживая.
- Подожди! – Просил он.
Ульяне было жутко не то, что смотреть на него, слышать, чувствовать, ставшим привычным его запах.
«Контуженный… осложнено… Если бы я знала... Какие слова … воин, чтобы ты не трогал меня! Не убивал! Ах, Руся… где я, где ты?»
- Ну, успокойся! – Охраннику удалось усадить ее. Прижал запястья обеих рук ее к подлокотникам кресла. Ей было больно. Но она смела ли, сопротивляться такому раскладу?
Ощущала, как сознание сужается, и дремотные пушинки падают - падают, без остановки откуда-то сверху, будто перекрытия над комнатой, где они сейчас были, проломилось и небо раскрылось.
Этажи до самого верху оголились и первая зима приветствовала, сбрасывая нежный снег.
" Руки, касания - приятны, теплы. В этом есть всегда что-то... Но от него!"
Она потянула руки к себе. Они были намертво закованы в его ладонях.
- Уля, хватит! Хватит, Ульяна! Вспомни Славика, его дочь, Ирку, друзей! – Кричал он ней.
Она губами повторяла требуемые имена.
А внутри кричало: "Что-что я могу сделать для тебя, пожалуйста!»
Аркадий следил за движениями ее губ. Сомкнулись брови, будто мост сошелся, в лице суровость, опасность.
Он ослабил хватку, отпустил ее, поднялся. Она смотрела, как он принялся ходить из угла в угол, отмеривая шагами комнату.
- Вот, значит, как…
Зубы ее стучали, ей было зябко. Она смотрела на раскрасневшиеся места его удержания на своих запястьях, принялась гладить их.
По окну барабаном, наскакивая друг на друга, застучали капли дождя.
- Осень так дождлива... – Кажется, это она произнесла.
"Зачем люди сходятся друг с другом? Чтобы чувствовать вместе мир. О чем же думают те, посторонние, которые не находят себе пару? Зачем этот чело-век ходит передо мной по моей комнате? Почему говорит, что взбредет ему в голову?"
"Жизнь пролетает итак безвестно, зачем усугублять, наполнять ненужными фактами? Кто-то равнодушен, кто-то бьется, у кого-то вечные проблемы, а кто-то ворочается с утра до вечера в кровати, и понимает – даже в таком тупом существовании есть доля самого настоящего счастья».
Акварельные капли на стекле заторопились, настойчиво затараторили о чем - то своем, будто поддакивая ее мыслям.