- Ах ты, сука! – крикнул мой сержант, и неожиданно для меня бросил в мои руки стилет, упиравшийся только что мне в подбородок.
Никсель лишь глянул в мою сторону, на бегущего сержанта…
И тут началось...
К раненному бросился человек. Другие рванули наверх, хватая за ноги Никселя. Тот отбивался сапогами, попадая по лицам, наступая на руки.
Но хватка была крепкой. Тогда началась стрельба сверху вниз.
- Что ж ты делаешь, гад! - кричал кто-то.
Я сидел, как засватанный, но когда увидал, что арестанты один за другим падали, хватаясь, кто за плечо, кто за ногу, соскочил, бес меня понес, и бросился к лестнице. Не помню, каким образом с моих рук спала повязка, наверное, она была изначально плохо повязана. Не помню, каким образом я взлетел к закрывающейся двери, и как шальная никселева пуля чудом не влетела мне в лоб, свистанув над ухом. То ли он во время сумел разглядеть меня..., но все же крепкий удар в зубы рукояткой пистолета я принял.
Он схватил меня полуобморочного, глядя, что глаза мои подвернулись, и я едва не возвращаюсь назад, откуда прибыл, - схватил меня за шиворот, и потащил наверх. Оба тяжело дышали. Майор нервно от чего-то отплевывался. Забросил в ушки замок. Руки его тряслись.
- Что за херня? - спросил он, когда разглядел меня во всей красе, грязного, потного, а в руке - торчащий стилет.
Я ощущал слипшуюся рукоять стилета, лезвие которого было залито, наверное, моей кровью.
- Ты, дебил, что ли? Что ты там делал? А ну, брось! – Сильным толчком руки он выбил мой подарок.
Я улыбался.
- Ты как там оказался, придурок? - Задался он, отыскивая в моём лице что-либо разумное. Я и сам знал, что у него веская причина злиться на меня. Но не мог собрать слова в объяснение.
Его же лицо постепенно разгладилось, сказал:
- Все сбились тебя искать. Какого хрена ты там делал? – Он поднял отобранный у меня стилет, долго смотрел на его лезвие, фокусируясь. Потом на на мою разбитую губу.
- Они закрыли меня... и... – начал я оживать.
- Дурище! Резали? – Атаман смотрел выжидающе.
Я помотал головой отрицательно.
- Знаешь сколько наших вчера уложили? Что ты моргаешь, моргоеб? Ты, может, специально туда влез, Вова?
Я еще энергичнее махал отрицательно так, что казалось – с меня что-то посыпалось. Слов не подобрать.
- На тебе АКА, - Он подошел к стене, взял автомат, протянул мне. – Постреляй их всех. Понял? Потом сожжем. Или вся бригада узнает, какой ты пид... И давай быстро. Меняем позиции. Что бы через.., - Никсель посмотрел в запястье, на часы, - … четверть часа, чтоб был на месте. Отмытым и с нормальной рожей.
Теперь я помотал головой положительно. Мои глаза застил то ли пот, то ли
кровь. Мигом, стерев, я не посмотрел на руку.
- Тащить этих нам с собой, резона нет, понял? – Лицо майора неожиданно более, чем разгладилось, - подобрело. – Выполнять, как я сказал! Я пошел в расположение.
- Выполнять! – прикрикнул он, затихшему мне, развернулся, пошел прочь.
Ушко с замка сдернул, дверь подвала я распахнул, посмотрел на замок, который валялся рядом. АК – в руках.
Никсель десятка за два шагов обернулся, остановился, сказал что-то. Сплюнул. В руке его гранями блестнул мой сержантский стилет. Не оглядываясь более, он пошел дальше.
Я встал в проем двери. Направил дуло автомата вниз.
- Ну, давай... – услышал я снизу спокойный голос. Это был голос сержанта.
Я переступил порог, спотыкаясь и, едва не падая вниз. На меня - мышьи глаза пленных, столпившихся кучкой. Сержант с товарищем, держал под руки тяжелораненого. Последний с приоткрытым ямой - ртом, с завалившимися веками, стоял на коленах, доживая последнюю минуту. Лицо его посерело, посерьезнело, он истекал кровью.
Я отступил назад и ткнул в темный пролет двери дуло автомата, сдавленно каким-то филинным басом, крикнул:
- А ну, вылазь, и к чертям - беги!
Плюнул при этом, прямиком угождая в их общее собрание, и себя, заодно измазав слюной. Пнул зачем-то в перекладину лестницы и вышел.
До меня доходило, что я делаю абсолютно противоположное приказу своего начальства, и то, что теперь дальше может быть - даже трудно представить. Чем мне поступок такой откликнется?
И еще мысль, что было совершенно не поздно, а даже, кстати, карабкающихся наверх расстрелять налегке.
У меня стояло такое чувство, и в мышцах такая сила, будто я именно в эту секунду совершаю самую главную ошибку всей своей жизни. Но и руки поднять я не мог.
Мне было не понятно, зачем Никсель ткнул беззащитного парня ножом, жестоко...
Тот его знаменитый исправный поступательный шаг, благородные черты лица, шаляпинский бас... оказались лживыми. Толчок в живое беззащитное тело и искаженное звериное лицо военачальника стояло теперь перед моими глазами.