- Иди. – Повторил заведующий.
Хорожечков поднялся. Вопрос: все же на счет гарантий этой самой как бы ,э-э, персональной ответственности… Хотелось бы знать между прочим.
По самодостаточной, спокойной фигуре профессора, Хорожечков пытался угадать гарантию. Кирпичное лицо. Никакого намека.
Профессор ударился в дела, - неотрывно глядел в какой - то листок, изучая его. Хорожечков задвинул стул под ореховую столешницу, слегка поклонился, пошел вон.
В спину:
- Папку! Папку возьми!
Руслан вернулся, поднял папку, медленными, покачивающимися шагами вышел.
"Я не брошу ее. Нет, я не брошу ее ... "- Твердил он, четко шагая по коридору.
" Будь уж любезен", - подчеркнуто отозвалось в груди Хорожечкова голосом профессора.
Руслан шел, бормоча врачебные молитвы под нос. Со стороны глядеть - он очень взволнован, но это не чисто так.
В лице, может быть, какая-то несуразица, но на душе – спокойно, пресноудобно. Странно.
«Я вам, собаки, не дамся…»
Он помнил и даже посчитал, сколько раз он лично поддерживал приятелей, выручал совершенно незнакомых врачей. Черт возьми! Подписывал… Сколько раз ручка скользила в ложном показании, дабы отвести удар, последствия чьей-то дурной врачебной ошибки. И вот теперь сам … тут…
Топкая линия.
Эх, жаль месяцев научных изысканий, бессонных ночей за литературой, собеседований, пропущенных семейных вечеров, часов притворств перед этой… пациенткой. Мужа нашла. Женщины верят всякой дряни. Им бы только … Хоть и виртуозной, нужно было признать, была игра.
«Опыт остался конечно же», - подвел он черту.
Мимо Хорожечкова пролетела молодая сестра, извивающаяся сучка тонкой фигурой под ситцем белоснежного халата… Стуча каблучками намеренно тверже, она несла кипу бумаг. Оба, они, незнакомые, встретились глазами, едко переглянулись.
"Все уладится, - рассуждал Хорожечков, удаляясь из коридора. – Карьера не кончится. Все допускают ошибки этакие: аспирантура, докторантура. На то и наука".
Спустившись в фойе, Хорожечков принял у Осиповны – буровощекой гардеробщицы куртку, и, выслушав приветствие, ответил ей что-то.
Ноги семенили по лестнице, по-мальчишьи бежали. От однообразия многочисленных ступеней зарябило в глазах.
Спустившись, направился на встречу семье, которая ожидала его на улице, - молодая супруга и дочка.
Заметили издалека.
Жена в белой стеганой курточке, стройная блондинка, поднялась со скамьи в парке. Здесь, в засыпанных желтыми, вперемежку с кровавым листьях заспанного клена, на пятачке, дочь гонялась за голубями, а, завидев отца, бросилась навстречу. Жена шла не спеша.
Они встретились, обнялись. Дочь поднялась на цыпочках. Хорожечков горячо одарил жену поцелуем в пышные алогипюровые губы, оставляя на них влагу.
«Ах, родинка, дочь!»
Направились в сторону больницы. Хорожечков вдруг вспомнил - нужно было забрать график дежурств на следующий месяц. Это как - то выпало из головы. Правда –выпало.
Ветер дернул челку мягких шелковистых прямых волос его и ударил приятным запахом пахнущей, увядающей гнили приморского побережья, веющей от трех километров отсюда, от юга, ветром, к вечеру поменявшим направление.
Невольно взгляд Хорожечкова поднялся наверх, к окнам третьего этажа здания.
Там в большом стеклянном пролете отблескивающего серебром стекла, проходящего осеннего флердоранжевого дня, вспыхивающем временами в ленивых лучах солнца, он увидел Ульяну, стоявшую прямо напротив и следящую за счастливой сценой "ее мужа", лживого мужа, Руслана Юрьевича.
На ней безрукавный халат, и обе руки отсутствовали.
Правой не было вообще, левая - культей.
Она видела радость встречи Руслана с его настоящей семьей, непритворную, подлинную, счастливую. И дочь и молодая жена...
В ее голове возникли слова настоящего мужа, Владимира:
"У честного человека никогда слово не расходится с делом, запомни это, Уля!"
По щекам ползли горящие слезы. Их не скрыть. И не надо.
"Может быть, ты, Владимир, был прав?"
- В такие боевые минуты, когда мобилизируется организм, нам и нужно воевать. Рвать на части врага, обливаться кровью, глядеть, как на тонкой кожице его шеи провисает подорванная голова....
Она. Она была настоящей со своим девятисот девяносто девятой пробы мужчиной - Владимиром. Его движения четкие, осмысленные, смелые и душа блестела.
Этот мужчина - ее, он… о любви к которому она ничегошеньки так и не смогла вспомнить полностью.
До конца? Нет. Но он был , тот, настоящий. Истиной проявившейся. Или рано или поздно… И любовь... Да что говорить-то...
Очень странное чувство - ОСЧ - немо, тепло объяло ее, всю тело, от носков, до конца макушки, потом зажгло душу лавой раскалившегося, накопившегося за все это время чего-то накипевшего.
Прорвало…
В глазах Ульяны встала щедрая улыбка Владимира - воина, который как - будто пытался что-то сказать ей Оттуда, от Другого Мира, где теперь находился, но она не понимала, нет – не понимала, отрицательно махала головой от боли, горя, страдания, которые причиняли ей тут.
«Володя…»
И тогда он старался успокоить ее, и губы его разборчиво шевелились, и он говорил: "Брось ты, Улька, брось, все будет хорошо! Все будет хо-ро-шо!"
Говорил раздельно.
И она опять услышала его смех. Смех. И еще - словно эхом. Эхом. Что-то другое, еще более потусторонней, застрявшее в ее ушах:
" Самое главное в жизни - честность. Перед самим собой, перед другими. Нельзя никогда уходить от этого начала всего. Никогда...
Запомни это, Уля.
Запомни это, Уля.
Уля... запомни это…"