— А, ну теперь ситуация стала понятнее, — киваю я.
Пункт пропуска «Чонгар» — это узкая серая дорога, черные пыльные обочины, раскатанные миллионами колес, пылящие даже зимой, заборы, измеряемые сотнями погонных метров, они из тускло поблескивающей, а местами и ржавой металлической сетки, шлагбаумы, несколько сине-желтых будок, странного вида временное сооружение из выстроенных в ряд вагончиков, наспех обшитых щитами из прессованной щепы, и длинный односкатный шиферный навес. Летом, когда границу между Украиной и Крымом люди переходят массово, да еще и с детьми, над «Чонгаром» круглосуточно клубятся страх и усталость, слышится непрекращающийся гомон.
А зимой здесь пусто. Сейчас тишину могли бы разбавить пассажиры автобуса, прибывшего из Харькова, но хмурые харьковчане в однотонной мешковатой одежде жмутся под навесом молча и как-то совсем обреченно. Никто никуда не торопится, что удивительно. Я тоже не тороплюсь к вагончику, где проверяют документы, и занимаю место в самом хвосте очереди. Мне здесь всё интересно. Я наблюдатель за происходящим, ведь область пограничья — это особенное и противоречивое образование, в котором соединяется несоединимое и устанавливается предел возможностям человека.
Я где-то читал, что опыт прохождения границы обостряет восприятие мира и дает возможность для познания более глубокого слоя жизни, поскольку на границе ставятся под сомнение все нормы и критерии. Считается, что здесь заканчивается одна реальность, а на другой стороне начинается другая, и даже время на границе ощущается как-то иначе, что оно течет как бы слегка параллельно основному потоку. И я действительно вижу, как люди, словно в замедленной съемке, предъявляют свои паспорта неторопливому пограничнику за мутным от грязи стеклом, что-то тихо говорят, заторможенно кивают головами, а потом протискиваются через узкий турникет и попадают на нейтральную территорию.
Куда они все идут потом — не видно из-за тумана, сколько ни заглядывай через забор. Теоретически я знаю, что в нескольких километрах за КПП «Чонгар» находится тот самый знаменитый Чонгарский пролив, а через него переброшен тот самый мост, в опорах которого с украинской стороны уложили, как уверяют злые языки, две сотни килограммов тринитротолуола, а сразу за мостом — настоящая благодать, в смысле крымский КПП «Джанкой». Но это чисто теоретически. На практике же я вижу, как грязный туман сгущается сразу за металлической сеткой, и люди тонут в этом тумане, растворяются в зыбкой пограничности.
Очередь переминается с ноги на ногу, кряхтит, пыхтит, вздыхает, потеет, выпускает кишечные газы, шелестит о чем-то своем, словно осенний лес, но вперед продвигается крайне медленно. Мне нечем занять мозги, и от этого в голову лезет всякое. Я знаю, что лучше всего тревожность глушить абстрактной тарабарщиной, поэтому тщательно вспоминаю весь тот бред, который когда-то читал о границе.
Ну да, нормальному человеку в такое трудно поверить, но есть люди, которые искренне считают, будто бы граница не столько разделяет, сколько соединяет разное, формируя особый «мир на границе». Они уверены, что в этих пограничных, предельных состояниях становится возможным даже выход человека к более глубоким смыслам, иногда приобретающим характер «судьбоносных событий». Они думают, что граница — это не данность, а заданность смыслов. Поскольку смысл всегда где-то в самой глубине, в сущности, а сущность никогда не проявляется сразу, то и движение смыслов никогда не бывает равномерным, в какой-то момент обязательно происходит разрыв.
Не имею ни малейшего представления, как должен выглядеть этот разрыв шаблона, поэтому кручу головой и на всякий случай запоминаю все увиденное в мельчайших подробностях, чтобы потом, если появится такая возможность, пересказать свои ощущения специалистам по границе. Они ведь никогда здесь не бывали. В большинстве своем они хорошо умеют складывать умные слова в произвольном порядке, но вот физических контактов с реальной границей — я более чем уверен — эти специалисты побаиваются. Предложи им для расширения границ собственного чувственного опыта пройти через пункт пропуска «Чонгар» — они все умрут от страха еще по дороге. Они же специалисты в широком смысле, а в узком — это уже не к ним…
От нечего делать разглядываю очередь. Молодая девушка с кожаным рюкзачком смотрит исключительно перед собой и держится независимо. Две степенные дамы прижимают к груди ручную кладь. Некоторые хоть и переговариваются друг с другом, но делают это вполголоса, почти шепотом. Впереди меня опирается на алюминиевую палку старушка в темном шерстяном платке и темно-зеленом болоньевом плаще, выпущенном не позже середины семидесятых годов прошлого века. Ее, видимо, сопровождает сын — побитый жизнью мужчина лет сорока с землистым лицом. Ему зябко. Одет он явно не по погоде — в серый клетчатый пиджак, широкие черные джинсы, серую мохеровую кепку и темно-синие кеды.