Алмаз вытаскивает из бардачка кассету с песнями Джамалы, и мы вместе ей подпеваем. Между песнями Алмаз рассказывает мне о крымских татарах, и я узнаю много нового. Оказывается, народ Алмаза состоит из трех субэтнических групп: ногаев, татов и ялыбойлю. Семья Алмаза — таты, горцы. До сталинской депортации они жили в горных и предгорных районах Крыма. Крымские татары называют эту территорию «орта йолакъ», средняя полоса.
Таты гордятся тем, что в их жилах течет кровь чуть ли не всех племен и народов, населявших Крым во все времена: тавров, скифов, сарматов, аланов, готов, греков, черкесов, хазар. Происхождение слова «таты» неясно. Почти загадка. По одной из версий, во времена крымского ханства татами называли принявших мусульманство христиан. При этом сами таты делятся на бахчисарайских и балаклавских. Бахчисарайские, как говорит Алмаз, считают сами себя более интеллигентными.
Ногайский тип сформировался в степных районах Крыма. В генах степняков есть гены половцев, кыпчаков и частично северокавказских ногайцев. По внешности большинство степняков — монголоиды. Они все небольшого роста, с круглым лицом и узким разрезом глаз. По языковым особенностям степные крымские татары неоднородны. Выходцы из северо-западного Крыма говорят не совсем так, как жители центральной степи. А ногаи Керченского полуострова вообще считают «настоящими» степняками только себя и пренебрежительно отзываются о евпаторийских ногаях, среди которых встречаются и светлокожие, с каштановыми волосами.
Ялыбойлю — южнобережный тип, белая кость. Считается, что настоящие ялыбойлю жили на участке от Фороса до Алушты. А восточная часть южного берега — уже как бы не совсем ялыбойлю. В судакском регионе живут ускуты, и у них свои особенности. Впрочем, у всех южнобережных в крови тоже коктейль, они считаются потомками греков, турок, черкесов и генуэзцев. Внешне ялыбойлю не похожи на монголоидов, скорее на смуглых представителей южной Европы, по легенде, среди ялыбойлю могут встречаться даже голубоглазые блондины. Еще считается, что южнобережные от природы более предприимчивы и обладают лучшей деловой хваткой, чем остальные татары Крыма…
У Алмаза какие-то дела в морском порту, он едет в центр, а я выхожу у железнодорожного вокзала. Вообще-то мне приходилось бывать в Керчи, только очень давно, миллион лет назад, поэтому в памяти сохранились лишь жалкие остатки нужной мне информации. Я отчетливо помню, где искать улицу Советскую, по которой можно выйти к морю, и достаточно легко найду набережную, которая омывается водами Керченского пролива. А еще в той Керчи, которая была миллион лет назад, мне запомнились две точки общепита — государственная блинная и кооперативное кафе, где готовили вкусные татарские пироги «кубете». Впрочем, слово «кооперативный» сейчас лучше не вспоминать, его точное значение плохо помню даже я.
Почему я вышел у вокзала? По многим причинам. Во-первых, на вокзалах всегда много отчаянно спешащих, неярко одетых усталых людей, среди которых легко затеряться. Во-вторых, если нужно где-то переждать долгую ночь бесплатно, то лучше всего для этого подходит вокзал, ведь он работает круглосуточно и имеет зал ожидания. Но эти правила, как оказалось, не распространяются на Керчь.
Вокзал в Керчи красивый, но очень маленький. Как в Жмеринке. Видимо, уезжать из Керчи некому. Кто хотел, те уже давно уехали, и теперь через станцию Керчь зимой ходит всего один поезд — до Джанкоя. При советской власти, когда паромная переправа перестала возить пассажирские составы через Керченский пролив из порта Крым в порт Кавказ, город превратили в железнодорожный тупик. Но сегодня-то все иначе. Сегодняшняя Керчь — это ворота в Крым, о чем керчане гордо сообщают посредством плакатов каждому въезжающему…
У входа в вокзал традиционная рамка и полицейский пост в составе сержанта и его лохматой овчарки. Рамка тихо попискивает, сержант зевает, глядя в окно, псина внимательно следит за моими передвижениями по пустому помещению вокзала, положив голову на ботинки сержанта. Я несколько раз прохожу от неработающей кассы до пустого табло, дважды утоляю жажду бесплатной водой из рекламного кулера, тщательно изучаю ассортимент закрытого ларька с прессой, выхожу на перрон и возвращаюсь назад. Похоже, больше на керченском вокзале заняться нечем.