Уильяму несомненно придется попотеть.
***
И вот настает тот день, когда он должен предложить свои услуги новой королеве. Он не очень-то рад — отчасти потому, что не знает, чего от нее ожидать, отчасти потому, что не горит желанием окунуться в драму, ожидающую его в Кенсингтонском дворце.
И действительно, советник герцогини Кентской первым выходит ему навстречу и предупреждает о девичьей неуравновешенности новоиспеченной королевы. Уильям достаточно благоразумен, чтобы не выносить поспешных суждений на основании чужих слов — да и есть в сэре Джоне Конрое нечто раздражающее. Большое спасибо, но он сложит собственное мнение о способностях королевы.
Войдя в комнату, где она ждет его в одиночестве, он мельком бросает на нее взгляд и опускается на одно колено. Крохотная, от силы пять футов роста… но одета в черное, и потому выглядит старше. Юное округлое лицо, бледное на фоне темных волос, стянутых в простой строгий узел на затылке.
Она не сводит с него пристального взгляда огромных, определенно умных голубых глаз и протягивает руку, с гораздо большим изяществом, чем он ожидал. Он целует гладкую кожу над самыми костяшками пальцев. Кожа мягкая, но холодная — достаточно ли хорошо отапливается старый дворец?
— Позвольте принести вам мои соболезнования в связи с кончиной вашего дяди, — говорит он, поднявшись.
Она моргает. Ей приходится задирать голову, чтобы смотреть на него.
— Он всегда был добр ко мне, — говорит она мягким, звонким, как серебряный колокольчик, голосом и отворачивается, пряча мелькнувшую на лице вспышку раздражения. — Хотя имел странные представления о том, за кого мне следует выйти замуж.
Уильям кивает, слегка удивленный такой неожиданной сменой темы, но готовый снизойти:
— Да, кажется, он оказывал предпочтение кандидатуре принца Оранского?
— У которого голова размером с тыкву, — резко отвечает королева.
Такая поразительная и такая восхитительно остроумная ассоциация — Оранский, оранжевый, тыква, а у принца действительно гигантская голова и не меньшего размера самомнение — что Уильяму едва удается не выказать разбирающего его изумленного веселья и ограничиться лишь осторожным замечанием:
— Я вижу, вы внимательны к деталям, мэм.
Королева смеряет его настороженным взглядом, будто пытаясь решить, искренен ли он. Уильям отводит глаза и замечает сидящую в кресле подле него куклу в белом платье.
— Вы позволите? — спрашивает он.
Не дождавшись ответа, он берет куклу в руки. Она еще так юна, что играет с куклами, думает он с внезапным сочувствием. Стало быть, вероятность регентства не исключена. Да поможет ей Бог… если мы сейчас установим регентство, она может никогда не стать полноправной королевой…
— Как ее зовут? — спрашивает он с искренним любопытством, без тени снисходительности в голосе.
— У нее нет имени. Она кукла номер 123. — Помешкав, королева добавляет чуть мягче: — Моя мать подарила ее мне на одиннадцатый день рождения.
Уильям поднимает бровь, заинтригованный мыслью об одиннадцатилетней девочке, дающей своим куклам номера вместо имен… и о восемнадцатилетней королеве, едва способной заговорить о родной матери, не теряя решительности и уверенности. Он кивает на головку куклы:
— Вместе с короной?
Она слегка качает головой.
— Нет, корона появилась позже. Я сделала ее в тот день, когда поняла, что стану королевой.
Хм. Он возвращает куклу на место.
— И когда это произошло?
Она опускает взгляд, прохаживается по комнате.
— Мне было тринадцать. У нас с Лецен был урок истории. Она показала мне генеалогическое древо, и я долго его рассматривала… а потом поняла, что я следующая.
Ни в голосе, ни в выражении лица не видно довольства, не видно волнения — только глубокое благоговение. Он щурит глаза, в уме быстро складывая кусочки мозаики. Лецен — это ее гувернантка, это он знает, немецкая баронесса, говорят, она всегда больше заботилась о физическом, душевном и эмоциональном благосостоянии королевы, чем герцогиня Кентская. Бог знает, в каком возрасте ее величество могла бы узнать правду, будь это предоставлено ее матери.
— Вы были рады? — спрашивает он.
Королева усмехается.
— Помню, я подумала, что дядина корона будет мне великовата.
На этот раз он не может сдержать улыбку — и она мимолетно улыбается в ответ, словно понимая, как забавно (и как показательно), что тринадцатилетняя девочка, осознавшая, что ей предстоит унаследовать престол величайшей нации на земле, тревожится в первую очередь о весе и размере своей будущей короны.
Она на удивление твердо отклоняет его предложение стать ее личным секретарем, и он считает это вполне правомерным решением. Юная леди, думает он, покидая Кенсингтон, стремится принимать самостоятельные решения. Надо думать, она будет готова принять совет и поддержку позднее, когда утвердит свое главенство… а пока он отступит в сторону и позволит ей самой нащупывать свой путь.
Учитывая условия, в которых она выросла, он не может вменять ей в вину некоторое упоение новообретенной независимостью.
***
Она всех их поражает.
Она полна достоинства и уравновешенна, обезоруживающе мила, когда ей это нужно, упряма и своевольна, когда теряет самообладание — а прежде всего, она решительно настроена быть сама себе голова. Ее мать уж точно не может ею распоряжаться. Однажды вечером за ужином Уильям говорит Эмме Портман, что пожелай герцогиня и Джон Конрой, чтобы она надела голубое платье, королева непременно наденет розовое. Вот как мятежна она в том, что касается этих двоих — опять же, он не может ее за это осуждать, помня, сколько лет ей приходилось плясать под дудку их грубых амбиций. Они так старались поставить ее в зависимость от себя, что даже оставили зияющие пробелы в ее образовании. Девочка едва знает принципы английской конституции.
Но она стремится к знаниям. Когда он возвращается в Кенсингтон на еженедельную аудиенцию, королева забрасывает его вопросами. Она хочет знать о торговых путях, о парламентских процедурах, о состоянии дипломатических отношений с Соединенными Штатами, о сроках и возможности реализации тех или иных реформ.
Ему не представлялось возможности учить кого-либо с тех пор, как Каро когда-то давно проявила вдруг интерес к астрономии. Он купил для нее телескоп и соответствующие книги, и Каро жадно изучала их и дорожила телескопом, словно королевской регалией. Он и не подозревал, как ему недоставало этого приятного удовлетворения от разделения знания с кем-то, кто знание поистине ценил бы. Но однажды королева смотрит на него с блеском в глазах и объявляет звенящим от ликования голосом:
— Думаю, у меня никогда не было учителя лучше вас, лорд Мельбурн!
На что он улыбается, слегка кланяется и говорит:
— Я рад, что отвечаю вашим требованиям, мэм. Вы уверены, что я не зануден?
Вздернув брови, королева недоверчиво смеется:
— Занудны, вы? Мистер Дэвис, мой учитель, был однозначным определением этого слова. Вы, сэр, всё что угодно, только не зануда.
Она вскидывает голову, будто вызывая его оспорить ее утверждение… и что-то в мерцании голубых глаз заставляет его задуматься: где-то он уже видел этот взгляд.
С таким же выражением лица Каро говорила ему: поймай меня, если сумеешь.
***
Ее заявление о переезде в Букингем-хаус его не удивляет. Он даже рад за нее. Это новый, роскошный и современный дом — то, что нужно юной королеве, всю жизнь проведшей в заточении в обветшалых стенах Кенсингтонского дворца. Она просит его сопровождать ее во время осмотра особняка, и он с радостью и интересом соглашается.
Она бегает по комнатам вприпрыжку, будто ей восемь, а не восемнадцать. Уильям не раз и не два наблюдает, не в силах удержать легкой веселой улыбки, как она приподнимает юбки выше лодыжек и бросается бежать впереди него, как развеваются ленточки ее шляпки и пышет восторгом разрумянившееся лицо. Она взгромождается на трон своего дяди, и оба смеются: ее ступни болтаются над полом.