– Пароход назывался «Антуанетта». Обычно часть летнего сезона уходила у Джонни на поиски этого парохода: он очень хотел вернуть людям Итаки Панагию, чтобы таким образом отблагодарить их за доброе отношение к нему.
– В денежном выражении статуя ничего не стоит, – пояснил Феонас. – Однако для жителей острова она имеет большое значение как религиозный символ. В ту ночь, в баре, ваш отец затеял небольшой спор с местным рыбаком по имени Спиро Петалас. Похоже, Спиро скептически отнесся к его заявлению насчет Панагии. Не исключено, что именно этим инцидентом и объясняется уверенность вашего отца, будто кто-то желал ему зла. Вероятно, у него все перепуталось…
– Вы хотите сказать, что он говорил об этом рыбаке?
– Вероятно, да.
– И для этого есть основания?
– Не думаю. Свидетели утверждают, что Спиро оставался в баре еще несколько часов после того, как ваш отец ушел оттуда. Спиро, конечно, неприятный, угрюмый парень, но сомневаюсь, что он на такое способен. Жестоких преступлений на острове практически не совершается. В тех редких случаях, когда такое происходит, виновными обычно оказываются приезжие. У нас как раз недавно был такой случай. Боюсь, что не все так однозначно: с одной стороны, мы нуждаемся в туристах – они дают нам средства к существованию, с другой – среди туристов могут быть и нежелательные люди. – Феонас пожал плечами и продолжил: – В ту ночь ваш отец ушел из бара один. От гавани к дороге на Перахори ведет очень крутой подъем с множеством ступенек. Для человека в его состоянии… – Он тактично умолк, но я понял, что он хотел сказать: «…В состоянии столь сильного опьянения». – Я также разговаривал с шофером грузовика, который отвез его в больницу. Он собственными глазами видел, как упал ваш отец, и клянется, что никого другого на дороге не было.
– Вы полагаете, что ему все привиделось?
– Раз нет других свидетельств, что все было иначе, похоже, что именно так все и произошло. Не вижу никакой причины, по которой кому-то захотелось бы причинить ему вред.
Ирэн сидела нахмурившись, погрузившись в свои мысли. Она поняла, что мы оба смотрим на нее.
– Наверное, вы правы, – сказала она, хотя ее голос звучал не вполне уверенно.
Она встала и принялась убирать со стола. Поднимая чашку, она задела папку Феонаса, и оттуда выпала фотокарточка, лежавшая среди машинописных страниц, – снимок распухшего трупа моего отца на прозекторском столе. Тело было серым, словно восковое. Ирэн побледнела. Феонас, бормоча извинения, с расстроенным видом быстро подобрал снимок.
Инстинктивно он каким-то интимным движением коснулся ее руки. И я вдруг понял, что означал тот взгляд, которым он раньше посмотрел на Ирэн. Но она ничего не заметила. Нагнувшись, она подняла один из листков и, хмурясь, что-то сказала Феонасу по-гречески.
– Прости, Роберт, – сказала она, вспомнив, что я не понимаю языка. – Я спрашивала Мироса о том, что здесь написано. Тут говорится, что при осмотре трупа на голове обнаружена рана. – Она дотронулась до своего затылка, показывая место ранения.
– Какого типа рана?
– Кровоподтек, – ответил Феонас, – и небольшая ранка. Не исключено, что ваш отец ударился головой, когда падал в воду. Таким образом, это объясняет, как он утонул… если на короткое время потерял сознание…
Ирэн внимательно смотрела на листок, ее лоб прорезали глубокие морщины.
– В чем дело? – спросил я ее.
– Я не понимаю этого. – Она в отчаянии покачала головой. – Ничего не понимаю. Вероятно, у Джонни был инфаркт. Вероятно, он упал. Вероятно, он ударился головой. Но ничего определенного.
– А вот судя по этой ране, нельзя ли более уверенно сказать, что явилось ее причиной? – спросил я Феонаса в надежде, что он добавит что-нибудь такое, что успокоит Ирэн.
– Патологоанатом обнаружил крошечные кусочки дерева. Наверное, ваш отец ударился головой о пристань. Но наверняка сказать невозможно. Когда его нашли, он уже пробыл в воде несколько дней. Если там и была кровь, ее смыло.
Ирэн отдала листок, хотя вид у нее был по-прежнему недовольный. Феонасу больше нечего было сообщить. Вскоре он встал, собираясь уйти, и Ирэн пошла проводить его до машины. Я наблюдал за ними с террасы. Они тихо переговаривались по-гречески. Я не понимал, о чем они говорили, а они старательно сохраняли дистанцию между собой, но от меня уже не могло укрыться то, что я один раз увидел. Вернувшись, Ирэн избегала смотреть мне в глаза.
Я помог ей убрать со стола и прошел за ней в кухню.
– Можно тебя спросить? – произнес я. – Отец знал, что Феонас – тот мужчина, с которым ты встречаешься?
Она удивленно посмотрела на меня, но не стала ничего отрицать.
– Да. Иногда мне приходила мысль, что, может, он еще и поэтому был таким скрытным.
Я не понял, что она имела в виду.
– Он знал, что ты рассказала Феонасу о его подозрениях, будто кто-то пытается его убить?
– Нет. Думаю, именно поэтому он и притворялся, что сам не верит в это. Не хотел, чтобы я об этом говорила.
– Из-за твоих отношений с Феонасом?
Она неуверенно замолчала.
– Наверное, – наконец ответила она, хотя у меня возникло ощущение, что она говорит совсем о другом. Но прежде чем я задал ей новый вопрос, она повернулась и ушла, оставив меня гадать, почему еще отец не хотел, чтобы она говорила что-либо Феонасу.
Позднее Ирэн сказала, что ей надо сходить в контору, и извиняющимся тоном объяснила, что у них много работы.
– Но нам еще кое-что надо обсудить, а именно похороны твоего отца, если, конечно, ты не хочешь забрать тело в Англию.
Эта идея не приходила мне в голову.
– Он делал какие-либо оговорки на этот счет в завещании?
– Твой отец был человеком нерелигиозным и вряд ли желал чего-то особенного.
– Ты его жена, – ответил я, – тебе и решать. Если тебя интересует мое мнение, то, по-моему, ему лучше остаться здесь.
– Тогда я сегодня же поговорю со священником. Ты останешься на похороны?
– Конечно.
Она предложила мне куда-нибудь съездить и достала карту, чтобы показать места, где можно остановиться и искупаться, а вечером вместе пообедать. Я не стал говорить Ирэн об Алекс, но первым делом поехал прямо к ее дому. Во дворе никого не было видно. Я подошел к домику, где жила Алекс, и постучал в дверь. Мне не ответили, и я заглянул в окно: постель была застлана, ранец Алекс находился в комнате, и, хотя девушка отсутствовала, ее жилье имело вполне будничный вид.
У двери я нашел записку, оставленную для меня. Всего несколько строчек: она снова благодарила меня и уверяла, что с ней все в порядке. Алекс написала, что сейчас она занята, но к вечеру вернется. Внизу имелась приписка, чтобы я не волновался за нее, и была нарисована смеющаяся рожица – и для пущей убедительности несколько восклицательных знаков. Это сработало: нельзя было написать более беззаботно, имея что-то на уме. Еще раз обдумав ночное происшествие, я решил, что, вероятно, все так и было, как она рассказала, – таблетки в сочетании с алкоголем вызвали у нее временную потерю ориентации.
Я был слегка разочарован тем, что не застал Алекс дома, а она не сообщила, куда собирается, и я решил провести несколько часов где-нибудь на пляже. Вернувшись к джипу, я взглянул на карту, которую мне дала Ирэн. На южном побережье, почти везде неприступном с моря, было мало населенных пунктов – там находились только деревня Перахори и главный город Вафи, – поэтому я решил поехать на север, в более оживленную часть Итаки.
Доехав до деревни Ставрос, где мы с Ирэн останавливались днем раньше, я направился к пляжу на побережье залива Полис и спустился по опасной, покрытой глубокими рытвинами дороге, чтобы оставить машину в тени небольшой оливковой рощи. Возле маленькой пристани было привязано несколько местных рыбацких лодок. На берегу виднелась пара строений – в одном расположился магазинчик, в другом бар. Табличка на греческом и английском языках, прибитая к большому оливковому дереву, указывала на археологические раскопки, проводившиеся здесь, в дальнем конце залива, в тридцатые годы. Я вспомнил, что отец тоже рассказывал мне о них. Там находилась знаменитая пещера Лоизу, где среди прочих предметов был обнаружен фрагмент глиняной маски с надписью «Одиссей», доказывавшей, что гомеровский герой почитался как бог еще до появления на свет самого Гомера. Однако в результате сильного землетрясения в 1953 году пещера сделалась недоступной.