Асамон стоял растерянный, ничего решительно не понимая. Ее смех — он слышал его отчетливо, рядом, и не перепутал бы ни с каким другим… О боги! Да не впадает ли он в безумие, подобно несчастному Пану, преследующему Сирингу?
Асамон понуро опустил голову.
В пыли у его ног что-то желто блеснуло. Он наклонился. Подобрал. Это оказалась подкова. Она была сношена до толщины древесного листа и еще хранила тепло конского копыта. Асамон покрутил находку в руках и бросил с равнодушием на дорогу. Легкий серебряный смех вновь зазвучал подле него и заставил вздрогнуть. Подкова, звеня и подпрыгивая на камнях, выкатилась на самую середину дороги и там затихла.
Асамон не верил своим глазам. Но тотчас ринулся следом и выхватил подкову из-под наехавших было колес.
Затем он бросал ее вновь и вновь, и подкова — послушно смеялась голосом юной лакедемонянки на разные лады. Нет, конечно, это был не смех. Но мертвый металл чудесным образом воспроизводил отдельные живые тона, которые он хранил в своей памяти с таким бережением. Асамон понял — это был добрый знак, посланный ему великой богиней. То ли в утешение, то ли залогом их будущей встречи.
Мальчик наконец заметил, что Мегакл давно стоит перед ним и наблюдает. По выражению лица наставника он понял, что со стороны его действия выглядят забавами развлекающегося идиота. Мегакл выразился в том же роде:
— Я что-то не пойму, — хмуро обронил он, — кто из нас двоих лишился разума? Ты или я?
Асамон рассмеялся.
— Ты не лишился разума, Мегакл. Ты оглох.
Он бросил подкову на камни. Но звон ее, ласкающий слух питомцу, и на сей раз ничего не объяснил умудренному опытом наставнику. Его душа давно оставила в покое эти тонкие сферы, тем более что голоса таинственной лакедемонянки он никогда не слышал.
С зажатой в руке подковой Асамон шагал рядом с повозкой по дороге. Теперь он знал наверное, что его мольба достигла слуха великой богини. Его жертвы, принесенные три дня назад, доставили ей удовольствие и были приняты.
…В ту ночь, после бесплодных поисков исчезнувшей лакедемонянки, Асамон, отчаявшись, вошел в храм Афродиты Урании (Небесной). Миновав храмовый придел, он остановился перед гладким, холодным камнем с высеченной на нем надписью:
НАСТАНЕТ ДЕНЬ, И ТЫ ПРИДЕШЬ СЮДА
Гладкая плоскость с надписью оказалась гранью постамента. Асамон поднял глаза. Изваянная из слоновой кости и из золота Афродита, в образе юной девы, попирала ногой панцирь огромной, медно-кованной черепахи. Змеиная голова животного оказалась на уровне лица мальчика и глядела на него в упор глазами из холодных голубых опалов. Под сводами храма во тьме метались летучие мыши. Они круто падали на ярко белеющую в лунном свете тунику, едва не касаясь его лица, и исчезали.
Асамон с горячностью прошептал каменной деве свою мольбу и возложил на алтарь гирлянду из ветвей маслины. Затем он покинул храм.
Двигаясь наугад через рощу, Асамон наткнулся вскоре на какую-то изгородь. Она была сложена из желтых плит песчаника и увита сплошь побегами дикого хмеля, словно зеленым ковром, какие обычно завозят с Востока. Асамон отправился вдоль стены и вскоре стоял перед входом. Дверей тут не было, не оказалось даже решетки, и он беспрепятственно вошел внутрь.
Посреди ограды была насыпана терраса высотой в рост человека, и на ней — огромный, взбрыкивающий козел, отлитый из темной меди, с сидящей на его спине смеющейся вакханкой. Совершенно нагая, она восседала на козле задом наперед, ухватившись одной рукой за нечистый хвост, а другой откидывала с безумных глаз разметавшиеся в полете волосы. Все в этой фигуре дышало пороком и кричало о неприличии. Чрезмерные груди вразлет с торчащими сосцами. Бедра, лишенные девичьей стройности из-за чрезмерных возлияний. Расплывшийся зад, открытый в прыжке для нескромных взоров во всех сокровенных подробностях. В ее распущенности и непотребстве мгновенно угадывалось животное упоение жизнью, ее мимолетными радостями, пусть даже весь мир обрушится в Тартар.
Асамон отшатнулся…
Чистое и целомудренное чувство, которое он вынес из храма Афродиты Урании, было оскорблено в нем. Великая богиня в облике скромной девы с запечатленной на устах таинственной полуулыбкой и эта порочная вакханка, погрязшая в блудстве, — они были несовместимы. Асамон повернулся, чтобы уйти. Но ему почудилось вдруг нечто знакомое в линиях тела этой фигуры на скачущем козле… В форме стопы, ударившей животное под ребра. В повороте головы. В разрезе глаз…