На многочисленных колонках и перекладинках между ножек трона были изображены сцены из древних состязаний в Олимпии, а сбоку и сзади — битва Геракла за пояс царицы амазонок со множеством батальных эпизодов.
И трон, и восседающий на нем исполин, многочисленные фигуры внизу, у его ног, — все это покоилось на широком постаменте, искусно изукрашенном золотыми рельефами. Но здесь на большом пространстве была изображена лишь одна сцена — рождение Афродиты из морской пены, при котором присутствуют и другие боги. Справа лучезарный Гелиос, бог Солнца, садящийся в свою колесницу. Зевс и божественная супруга Гера, дочь Харита. Рядом с нею быстроногий Гермес и Гестия за ним, которая принимает выходящую из моря юную Афродиту. Пейто, богиня красноречия, убирает ее голову венком. Вычеканены кроме них Аполлон с Артемидой, Афина и Геракл, а на самом краю пьедестала — Амфитрита, Посейдон и неулыбчивая Селена верхом на любимом осле.
От блеска золота и сверкания драгоценных камней, обильно смазанной оливковым маслом слоновой кости у Асамона перед глазами поплыли радужные цветные пятна, словно от яркого солнца. Он прикрыл на мгновение глаза, чувствуя себя малой песчинкой в бескрайнем океане жизни, чей срок скоротечен, а существование ничтожно перед величием бога.
Когда он открыл их, ему вдруг показалось, что юная Афродита, выходящая из моря… улыбнулась. Даже сделала жест, значения которого, опешив, он не понял.
Асамон в волнении отступил на шаг назад от барьера и протер глаза. На золотом лице богини застыла лукавая полуулыбка… Асамон замер, всматриваясь со страхом в золотые рельефы. Он не мог вспомнить теперь, была ли эта улыбка еще мгновение назад, когда он разглядывал изображение впервые. Ему казалось — нет, даже напротив того, ему помнилось, что лицо рождающейся богини было глубоко отрешенным, как бы возникающим из небытия, быть может, торжественным дать, как торжественны и величавы лица встречающих ее богов. Однако уверенности в нем не было.
Асамон долго оставался в растерянности, широко раскрыв глаза и ожидая неизвестно чего. Но чем дольше он всматривался, тем более ему казалось, что улыбка юной богини меняет свои оттенки. Мгновение назад она была лукавой. И вот уже глядит на него чуть насмешливо. Спустя небольшое время легкая капризная гримаска запечатлелась на ее устах, сменив насмешливость, и Асамону почудилось, как будто некоторая досада в ответ на его непонятливость и недоверие.
А может, то была лишь причудливая игра света и масляных бликов на золоте при дуновениях ветра?
Асамон не выдержал и круто повернулся, желая взглянуть на окружающих, на Гнафона, чтобы увидеть на их лицах подтверждение или же отрицание виденного им.
Приятель стоял рядом, за его спиной, но ничего, кроме любопытства и благоговения, с какими он сам только что разглядывал исполинскую статую, на его лице больше не выражалось. То же самое другие — любопытство и благолепие на всех лицах без различий, наиболее сильные, видимо, чувства, которые выносил отсюда всякий. Не имея больше сил оставаться, Асамон быстро двинулся к выходу. Но из толпы, терзаясь неясными чувствами, он оглянулся еще раз на золотую богиню и — мог поклясться — она с укоризной качнула ему вслед головой.
Гнафон нагнал друга уже спускающимся со ступеней храма. Заглянул в его потерянное лицо.
— Что произошло? Что с тобой?
— С мной? Ничего.
Но Гнафон не отставал.
— Полно! Здоров ли ты? Ты вроде как не в себе, я же вижу… Да остановись, наконец! Куда ты бежишь?! — вскричал он, уже не надеясь добиться какого-нибудь толку.
Асамон остановился, осененный внезапной догадкой. Повернулся к приятелю и с горячностью схватил его за руку.
— Тебе покажется странным… Впрочем, нет! Гнафон, не посчитай за труд… Вернись и рассмотри в подробностях Выходящую из пены. Ту, что на базисе. В особенности ее лицо. Ты меня понимаешь?
— Да в чем дело? Ты можешь хотя бы…
Но он тут же осекся, видя странный блеск и расширенные глаза афинянина.
— И главное… она улыбается, или нет? Обрати внимание.