Глаза их встретились наконец — впервые. Темные, мерцающие глаза Асамона и синий, ласковый взгляд девушки. В нем светилось разве что любопытство и легкий испуг или огорчение по поводу оброненной ненароком дорогой безделушки. Асамону показалось, что она даже не помнит того мальчика, который год назад, замирая сердцем, рассыпал у ее обнаженных ног на Хоре охапку болотных асфоделей. Тем более она не подозревает о его страданиях — и это самое ужасное.
Смешливый голос Гнафона заставил его очнуться.
— Гей, Асамон! Ступай сюда. У тебя в руках отличный повод представиться нашей божественной Хрисе. Не упусти его. Прелестная Хриса, — смеясь, обратился он к девушке, — там внизу, у твоих чудных ног, дозревает в муках еще один несчастный поклонник, ха-ха!
Эти слова отрезвили Асамона. Только сейчас он увидел, что лакедемонянка окружена поклонниками, существования которых он почему-то не предполагал. Напротив, он считал, что стоит ему появиться перед нею со своим злополучным недугом, как она, непременно страдая таким же точно недугом, бросится в его простертые объятия, и они обретут забвение.
О, глупец!
Гнафон продолжал что-то болтать, но он уже не слышал его, лихорадочно соображая… Двоих, Тисамена и Селеада, он знал по гимнасию в Элиде. Как и Гнафона, хотя и близко с ними не сходился. В учебных схватках спартанцы старались не обнаружить своего искусства в полной мере, довольствовались обычно небольшим преимуществом, ровно настолько, чтобы быть внесенными в олимпийский список. Но это были опасные бойцы, и, если выпадет жребий, на скамме они окажутся его соперниками.
Однако здесь, на ступенях храма Зевса, наибольшую опасность представлял третий из спартанцев, и он сразу его выделил. Могучая, гибкая стать юноши тотчас обнаруживала в нем опытного атлета. Обычно таких вносят в олимпийские списки, не подвергая предварительным испытаниям, как новичка. В разговоре было упомянуто имя юноши, Герод. По возрасту Герод принадлежал к эфебам и явно пользовался благорасположением лакедемонянки. Асамон заметил, как, обернувшись, она оперлась на его руку, предупредительно подставленную, и благодарно улыбнулась. Впрочем, это могла быть простая любезность.
Пауза между тем затягивалась, и он чувствовал, что рискует выставить себя в смешном свете. Но что ему оставалось делать? Вернуть гемму, сказать нечто остроумное… пару строк из Сапфо, приличных случаю, и пристроиться в свиту воздыхателей? Одним из них? Потом он будет ловить ее взгляд, случайную улыбку, вздох и жаркими, одинокими ночами перетолковывать все на разные лады, мучаясь неизвестностью?.. Жалкая, презренная участь!
Времени на осадные действия ему не отпущено ни одного лишнего дня. А случай действительно таков, что упустить его непозволительно. Он должен рубить узел разом, сейчас, на глазах у всех… Победить или… Да поможет ему в этом всемогущая Афродита…
Все эти мысли лихорадочной и нестройной толпой пронеслись в голове Асамона в считанные мгновения. Как никогда, он был благодарен сейчас приятелю за его спасительную болтовню. Он уже шел по ступеням вверх, навстречу своей судьбе…
Гнафон подхватил его под руку и, со значением понизив голос, обратился к девушке:
— Любезная Хриса, не обращай внимания на мрачный вид этого отрока. Перед тем, как мы с вами встретились, у нас произошло ужасное недоразумение. Да, да! Он меня едва не прибил.
— За что? — со смехом отозвался Тисамен.
— Он утверждает, что на базисе статуи Зевса, где изображена богиня любви… Нет, я не могу! Мы опять станем с ним ссориться!
— Что там?! — в неожиданном волнении воскликнула Хриса, подавшись вперед. Гнафон почувствовал интерес и теперь старательно держал паузу, нагнетая тайну. Наконец смилостивился.