Герод, который в продолжение всего разговора не вымолвил ни единого слова, но при этом внимательно следил за девушкой, сделал короткий, властный жест. Спартанцы, все трое, удалились и встали в стороне. На лице Герода не дрогнул ни один мускул, и можно было только догадываться, чего стоило ему это благородное решение.
Гнафон, обескураженный, ничего не понимая, последовал однако примеру спартанцев и также отошел в сторону. Но вскоре он утешился и что-то весело нашептывал на ухо смазливой фракиянке, явно пользуясь ее благосклонностью.
Асамон вдруг ощутил с внезапной пронзительностью, что он и Хриса остались совершенно одни. Друг против друга. Что в эти самые мгновения между ними нет больше постороннего внимания, чужой подозрительности и недоверия, ненужной другой любви, как нет и собственных обязательств и злой необходимости платить за все это той же самой монетой. Казалось, рухнули затхлые стены, которые разделяли их. Свежий воздух, словно запахами моря напитанный ее присутствием, ударил Асамону в лицо и отозвался в теле волнующей дрожью. Они долго молчали, и молчание не обременяло их. Оно было исполнено тайного, всепоглощающего смысла, когда каждый со сверхъестественной обостренностью угадывал в себе переливы настроений чужой души, ее внезапные порывы, трепет, обрывки мыслей, смятение и согревающую вдруг надежду. Так чуткий зверь ловит случайные запахи, наносимые из темноты свежим дыханием ночного эфира и складывает их в картину, исполненную для него вполне реального смысла.
— Хриса… пора.
Это был Тисамен. Он подошел сзади и коснулся плеча девушки. Она рассеянно кивнула и, помедлив, покорно отправилась следом.
Глава 6
Два дня минуло после встречи на ступенях храма Зевса. Хриса исчезла вновь, как если бы все, случившееся с Асамоном, было просто сном. Кажется, только теперь афинянин начинал сознавать полной мерой гибельную власть великой богини. Он понял также, почему элейцы, воздвигнув многочисленные храмы Афродите Урании, упорно избегают их. Страсть, которую она внушает, безумна и не знает меры. Такая страсть способна превратить здравого человека в мерзкого скота, не отвечающего за свои деяния. Даже сам Зевс, Владыка богов, был бессилен перед безумной страстью, которую умела внушить Афродита…
Разве не Зевс, забыв разом о достоинстве и приличиях, добровольно превратил себя в быка и в таком униженном виде, не желая быть узнанным, скакал нелепым галопом за три моря ради прелестной сидонянки Европы?..
Разве не Зевс, не найдя иного способа удовлетворить свою похоть, пролил семя на предмет обожания через худую кровлю обильным золотым дождем?..
Разве не Зевс, словно жалкий блудодей, скрываясь за деревьями от глаз своей царственной супруги Геры, пробирался на свидание в тайную пещеру, а возлюбленную Ио, дабы скрыть преступную связь, превратил в корову и так сходился с нею?..
Разве не Зевс, желая совокупиться с замужней женщиной и обманом взойти на чужое ложе, неоднократно принимал облик законного мужа?..
…Палестра давно опустела, но Асамон продолжал сидеть один, привалившись спиной к колонне. Он уже с трудом различал в вечерних сумерках фигуры рабов, убирающих скамму и помещения к завтрашним кулачным боям и состязаниям взрослых мужей в панкратии. На завтра Совет Олимпии назначил также все состязания мальчиков. С утра — бег и борьба, после полудня — кулачные бои мальчиков и панкратий, в котором ему предстояло участвовать.
Недавние поединки взрослых борцов произвели на Асамона неожиданно сильное впечатление. Все любовные томления последних дней вдруг потускнели в нем и отступили перед яростным желанием немедленного, беспощадного боя, привкус которого он ощущал, казалось, у себя во рту. Но это был только приступ внезапной драчливости — оборотная сторона все того же бесплодного томления и собственных зряшных усилий что-либо изменить. И он скоро угас. Мало-помалу все воротилось на свой печальный круг.
Асамон нехотя поднялся с места и двинулся прочь.
Неподалеку от гимнасия, там, где днем вдоль западной стены шумел благоуханный цветочный рынок, он обратил внимание на две знакомые фигуры и остановился. Это были известные в Элиде попрошайки — толстый болтун Менап и его унылый, нескладный приятель по имени Никтим. Толстяк елозил посреди дороги на коленях и что-то со тщанием рассматривал на залитой лунным светом поверхности, выложенной плитняком. Никтим, наподобие гермы, неподвижно стоял над ним, склонив набок голову, и наблюдал. До Асамона доносились возбужденные голоса и отдельные, весьма крепкие, выражения.