При одной мысли, что фракиянка всего лишь сон либо бред его воспаленного воображения и может исчезнуть так же внезапно, как появилась, ему стало страшно. Хотя в глубине души он сознавал, что с ее стороны это всего лишь маленькая месть в ответ на его грубость и нетерпение.
Он замер, весь обратившись в слух, чувствуя даже, как от напряжения у него начинает вытягиваться шея.
— Гелика? — хрипло окликнул он, не выдерживая более пытки.
Ее руки мягко легли ему на плечи сзади, а вкрадчивый голос заставил Асамона вздрогнуть.
— Афинянин думает, а может, ему показалось, что в храме Зевса, кроме него и госпожи, больше никого не было? Ни одной живой души? Одни эроты метали в них свои отравленные золотые стрелы, не так ли?
Асамон с облегчением перевел дух и некоторое время молчал, чтобы дрожью в голосе не выдать своего невольного страха.
Однако фракиянка была права. Кто-то, явно заинтересованный, передал отцу Хрисы всю сцену встречи его дочери с ним в подробностях. Заранее зная о дурном расположении этого человека к Афинам, а значит, рассчитывая на какие- то меры? Но кто?
— Неужели, — Асамон на мгновение запнулся. — Неужели Тисамен?
— Тсс!
— Но это низость… доносами добиваться чужого расположения!
— Вовсе нет, — в ее голосе прозвучало некоторое недоумение. — Ведь он не жених, он брат Хрисы. Это его право.
— Тисамен — брат Хрисы?!
— О да! Но разве ты не знал? — в свою очередь изумилась фракиянка. — Он тоже терпеть не может Афины и афинян. Еще больше, чем отец. Он считает, вас следует хорошо проучить.
Асамон вдруг подумал, что тот огромный лохаг в Спарте, который встречал их корабли на берегу, вероятно, не кто иной как отец Тисамена. Это его имя он слышал неоднократно перед началом занятий в Элиде все десять месяцев. «Тисамен, сын Теллиса из Спарты!» — зычно выкрикивал на перекличках педоном.
— Имя отца Теллис? Лохаг?
— Да, это имя моего господина.
— О боги! Как тесен мир. Асамон только теперь почувствовал в полной мере, насколько он слеп был все это время.
— Где твоя госпожа? Что с нею?
Фракиянка сокрушенно вздохнула.
— Когда господин узнал, что произошло в храме, он в гневе хотел отправить нас с госпожой в тот же день в Спарту. Но теперь из-за тебя, афинянин, нас содержат взаперти, и даже приставили раба, чтобы охранял. Правда, господин неожиданно сжалился, и завтра после полудня она будет сопровождать его в палестру, на состязания. А я по просьбе госпожи потихонечку улизнула, и все ради тебя. Чтобы предупредить.
— Предупредить? Но о чем?
Фракиянка вдруг оглянулась и зашептала в самое ухо:
— Она просила передать, чтобы завтра на скамме ты был осторожен. Тисамен твой враг. Он и Селеад в присутствии госпожи поклялись друг другу — тот из них, кому выпадет завтра жребий, должен в поединке выбить тебе глаз или зубы, разбить нос, отгрызть ухо, и даже…
Ее пальцы скользнули по его груди вниз к животу, сопровождаемые легким смешком.
— Но господин об этой клятве ничего не знает, — поспешила добавить она. — Господин добрый и справедливый человек, хотя совсем-совсем не любит Афины.
Асамон усмехнулся.
— Что делать, если так? Но передай госпоже, я благодарен ей за предостережение. И еще я…
— Это еще не все! — воскликнула фракиянка, перебивая. Гибким движением она прильнула к нему, и Асамон почувствовал у себя на губах быстрый, влажный поцелуй. Она отпрянула и тихо рассмеялась.
— Это тебе, афинянин. От госпожи.
— От госпожи? — в замешательстве глупо переспросил Асамон. — Это правда?
— О да!
— Но когда я смогу видеть ее?
— Увидишь, не спеши, — в голосе девушки проскользнула лукавая нотка. — Но когда вы встретитесь, пожалуйста, не говори ей об этом. — И плутовка, смеясь, исчезла. Звук ее легких шагов вскоре затих среди деревьев.
Выбравшись наконец из кустов, Асамон рассмеялся, представляя почему-то на своем месте Мегакла. Весь женский род наставник называл не иначе, как «лукавые дочери Афродиты».
«Однако какова сама госпожа, если при ней в услужении состоит такая кокетка? То-то мастерица, должно быть, морочить голову?»
Глава 7
Когда Асамон вошел, Мегакл стоял у окна спиной к двери. Его темный силуэт склонился над широкой дубовой столешницей. Она была обильно заставлена всевозможными сосудами, глиняными, закопченными плошками, кожаными мешочками, сшитыми собственноручно, где хранились у него семена растений, тут же на стенах висели пучки высушенных трав и свежие соцветия, собранные попутно. На полу у ног светилась угольями разогретая бронзовая жаровня, и пахло жженой костью. Мерцающая лампада с фитилем из карпасийского горного волокна, не сгорающего в огне, давала необходимое освещение.