Он осыпал ее лицо, плечи пылкими поцелуями, находил ищущие, горячие губы, глаза, и она уклонялась, ускользала, отстранялась, едва ласки становились опасны и начинали кружить ей голову, но тотчас сама возбуждала их вновь и вновь, понимая мерцающим слабо сознанием, что благоразумие покидает их обоих, и уже не было сил сожалеть об этом.
Он опустился перед Хрисой на колени, как если бы ноги не держали его, и прижался пылающим лицом откровенно и страстно к её стройным, замершим в сладком трепете бедрам. Жаркий поцелуй вспыхнул на ее животе сквозь тонкую полупрозрачную ткань, и невыразимое наслаждение ударом копья пронзило все ее тело и заставило содрогнуться. Она покачнулась, но он удержал ее сильно, и губы его горели на ней жаркими цветами, и эти цветы, казалось, прорастали и распускались где-то внутри нее самой — цветы жгучего наслаждения, яркие кровавые розы — цветы Афродиты.
Прильнув бедрами, животом к его лицу, губам, она ощущала страстный трепет, пробегающий по его телу и сотрясающий его; руки, прижимающие ее, силу которых он сдерживал, чтобы не причинить ей боли, но и боль была ей сладка сейчас, и она ждала этого мига, предвкушая, желала, и ее желания опережали его неопытную медлительность, еще более возбуждая и разжигая в ней кровь.
Он медленно скользнул по ней, подымаясь с колен в рост, вжимаясь, растворяясь в ней, и она вдруг почувствовала его — бесстыдно, грубо и обнаженно на своем трепетном животе, но не испугалась, а задохнулась внезапным и темным желанием, вспыхнувшим в крови. Сладостный стон исторгся из ее уст, и она опустилась в его объятиях на поникшую под ними траву, на землю, мягкую от пышного клевера и трилистника, и разметала по ней роскошные волосы. Божественный огонь желания мерцал из-под опущенных ресниц, словно тлеющие жарко угли сквозь бронзовую решетку жаровни… И она приняла его, изогнув стан навстречу и содрогнувшись упруго телом, и принимала с любовью и благодарностью, мешая крик боли и сладострастные стоны, страх с наслаждением…
Глава 12
…Хриса лежала неподвижно, отворотив в сторону лицо, мокрое от тихих слез, рассеянная, и он шептал ей на ухо ласковые слова, которые сами собой в изобилии рождались для нее в его любящем сердце…
Ее прекрасное имя, шептал он, нежит ему слух, будто сладкая мирра вливается в уши. Но возлюбленная много прекрасней своего имени. Лицо у нее, будто светлая луна, и ланиты пылают ярче утренней Эос. Ее губы волнуют, ибо похожи на живые пурпуровые кораллы… На половинки разломленного граната… На лепестки свежих томных роз, едва распустившихся. Ее глаза, густые и синие, напоминают ему чудесные озера, полные влаги, посреди египетской Ливии, а он, бредущий в пустыне странник, истомленный жаждой, с радостью великой припадает к ним, пьет их и не может утолить свою нестерпимую жажду, ибо сгорает от любви. Прекрасны волосы возлюбленной и темны, как бархатная тихая ночь, но каждый волосок в них светится и отливает живым, юным блеском, а все они свиваются в роскошные, сверкающие, пружинящие локоны. Запахи их благоуханны и сводят с ума, пьянят крепче самого крепкого вина, ибо он сгорает от любви. Груди возлюбленной под тонкой тканью трепещут, словно тяжелые кисти винограда под рукой бережного садовника, радующегося их зрелой и сладкой силе, а сосцы поднимают разбегающуюся ткань и торчат под нею, как сторожевые башни под пологом ночи на стенах, но едва коснешься их, и содрогается разом прекрасное тело возлюбленной, и трепет пробегает по нежным членам, и он изнемогает от любви…
Она, вначале с изумлением, затем с радостным ожиданием, внимала его тихому, ласковому шепоту, каждому слову, и слезы скоро высохли у ней на глазах, а слабая, растерянная улыбка то исчезала, то вспыхивала ему навстречу, и румянец удовольствия рдел на щеках все ярче.
Иногда краска стыда заливала ее прекрасное лицо, если слова, сказанные о ней, звучали слишком откровенно, слишком о тайном, и она прятала смущенные глаза у него на плече или закрывала лицо руками и долго не смела отнять их, пока любопытство не пересиливало стыда.