Ксенарх хмыкнул на хозяина и начал со тщанием осматривать левую заднюю. Его пальцы заботливо ощупали бабку, сухожилия. Сзади, разом вспотевший, всклокоченный, задышал в спину Дамасий. Ксенарх взялся за копыто, поднял лошади ногу. Все в порядке, но копыто было горячее.
— Копыто горячее, хозяин.
— О боги!
Пальцы Ксенарха поднялись до колена, выше… Дамасий, не выдержав, подскочил вновь к рабу и взмахнул плетью.
— Грязная тварь, живо на конюшню. Авру сюда! Запорю!!
— Не нужно, хозяин. Вот она.
На внутренней стороне бедра, почти в паху, пальцы Ксенарха нащупали твердую головку. Он потянул, и в пальцах у него оказалась длинная, почти в три дактила, медная игла. На шерсти выступила капля крови. Дамасий схватился за голову.
— О! Кто это? Кто мог?! — мимоходом Дамасий вырвал у Ксенарха иглу и сунул рабам под нос. — Кто? Кто подходил? Когда? Где были вы, скоты? Ну?!
Один из рабов, посмелее, мотнул головой.
— Не знаю, хозяин.
— О боги, эти скоты, — они разорят меня! Может, ты сам воткнул, а? Ну?
— Нет, хозяин.
Ксенарх тронул жеребца за недоуздок. Хромота исчезла.
— Все в порядке. Злее будет.
Он ласково потрепал жеребца по храпу, и тот признательно потянулся к нему губами.
— Ну, ну… Балуй!
— Но кто, кто? Когда?! Клянусь Зевсом, я посажу его в яму! Сгною!
— Загнать иголку в мышцу можно мимоходом. Но дело не в том. Тебя считают за серьезного соперника. Так всегда бывает.
— Гм? Это да, конечно. За серьезного… А что, Ксенарх? Как ты, того… Хороши ли у меня лошади, а?
— Лошади хороши, — рассеянно отвечал Ксенарх, заводя пристяжных в стойло. — Таких здесь не много.
— А чем же они хороши, по-твоему? — самодовольно продолжал Дамасий, но, так и не дождавшись ответа, выглянул из стойла наружу, с подозрением оглядывая всякого, кто попадался ему на глаза.
Громкий, жизнерадостный смех привлек его внимание. К пусковому барьеру приближалась группа афинских молодых аристократов. Все они были роскошно, по-праздничному одеты, но среди них тотчас выделялся фигурой и осанкой великолепный Менесфей, сын Кимона. Он на голову казался выше других, черные волосы свободно падали кольцами вокруг крепкой шеи, с его плеча роскошными складками ниспадала хламида, схваченная на плече огромной золотой фибулой. На ногах юноши красовались высокие котурны для верховой езды, тоже отделанные золотом; следом двое рабов с двух сторон вели под уздцы его великолепного вороного скакуна, отливающего мягкой синевой.
Ксенарх тоже, заслышав смех, оторвался на мгновение от лошадей и повернул голову.
— Ты знаешь, кто этот молодчик? — ухмыльнулся Дамасий. — Любимец богов Менесфей, побочный сын самого Кимона. И я, хе-хе, догадываюсь, чего он добивается. Он претендует на архонтство в Афинах, а чтобы набить себе цену, ему нужна победа здесь, в Олимпии…
Голос трубы оборвал его слова. Дамасий прикрыл глаза и молитвенно вскинул руки к небу, забыв, что в правой руке у него арапник.
— Все готово, хозяин. Можешь проверить.
Ксенарх повязал на передней скобе вожжи и отошел в сторону. Дамасий деловито оглядел всю упряжку, слазил жеребцам под брюхо, подергал подпруги, ощупал серебряные бляхи и нагрудники, пнул пару раз в ступицы и пошатал чеки. Все было как нельзя лучше.
— Мда, да, да… — довольно повторял он. — Конечно… И сколько же колесниц нынче будет? Много ли?
— Около полусотни, хозяин.
— Гм? Да, да…
Дамасий благоговейно погладил блестящие скобы и, наконец, взгромоздился на колесницу. Глаза его загорелись, он чуть присел на ногах, как при быстрой езде, и даже взмахнул арапником, но тотчас сник с лица и с помощью Ксенарха спустился обратно на землю. На глазах у Дамасия блестели слезы завзятого, но уже ни к чему не способного лошадника.
Снова звенит труба…
Бронзовый орел на жертвеннике Посейдону Покровителю коней медленно поднялся над жертвенником, расправляя тяжелые крылья. Одновременно с ним нырнул и ушел в землю бронзовый дельфин, укрепленный на столбе в самом острие Корабельного Носа. Шум на гипподроме усилился, зрители, стоя, ревом и свистом выражали свое нетерпение. Дамасий, все еще растроганный, прижал Ксенарха к себе.
— Да помогут тебе боги, Ксенарх.
При звуке трубы веревка, натянутая перед крайним стойлом пускового барьера, упала, и первая колесница, тускло сияя в лучах вечернего солнца, выкатила на стартовую полосу и остановилась подле поворотной меты. Глашатай громовым голосом провозгласил имя владельца лошадей. На другом конце гипподрома эхом дважды его слова повторили другие глашатаи.