Вероломный Кревга сразу после поворота постарался использовать свое преимущество и заступил Ксенарху дорогу. Вместе с тем он сильно послал коней и начал настигать Одноногого, чьи пилосские кони выглядели явно слабее коней соперников. Но силы их уравнивались, ибо Кревге приходилось вилять из стороны в сторону, чтобы не выпустить из-за спины еще более резвую колесницу Ксенарха. Так продолжалось две трети расстояния от меты до самой контрольной полосы, и только потом Кревга, решив, что с Ксенархом покончено, а Одноногий от него не уйдет, криком и ударами стрекала пустил коней прямо вперед.
Но на сей раз Кревге суждено было ошибиться. Вместо того, чтобы сокращаться, расстояние между ним и его соперником начало расти. Одноногий чудом сумел сохранить небольшой запас сил у своих коней и теперь на последнем участке безжалостно выкладывал все, на что они еще были способны.
Звон трубы, казалось, расколол небо…
Под восторженный рев толпы Одноногий первым пересек контрольную полосу. Следом за ним голова в голову, напирая друг на друга, летели Ксенарх и Кревга. Главк пересек контрольную полосу четвертым, но, вне сомнения, это был самый бурный финиш. Все видели, как стремительно настигал он лидирующую тройку, и многие, очень многие ждали и желали его победы.
…Одноногий медленным шагом выехал на внешнюю сторону дромоса для совершения почетного круга. С насыпей в колесницу, на крупы запаленных коней со всех сторон летели цветы, венки, ленты. Плотное кольцо возбужденных зрелищем поклонников обступило победившую колесницу. Вслед за тем трижды над гипподромом прозвучало имя победителя:
— Победил всех Меланф, сын Астея из Элиды! Возничий Превген!
Одноногий Превген из колесницы подал руку своему хозяину, помог стать рядом. Вот он, счастливый победитель, один из богатейших людей города Элида. Выкрашенная в красный цвет острая борода и изящно уложенные один к одному темные локоны обрамляли породистое, крупное лицо гордого хозяина колесницы.
Как только последние участники бега пересекли контрольную полосу, зрители, словно прибой, хлынули с насыпей на пыльное поле гипподрома, обнимаясь, ликуя, получая один с другого выигранные деньги. Море голов и протянутых рук кипело возле победившей колесницы…
Олимпия. Пурпурный дотлевал закат. На поворотном столбе с обрывками упряжи темным пятном уныло громоздился стервятник, роясь в нечистом пере. Над опустевшим дромосом еще плавали тончайшие, розовые облака пыли, валялись обломки разбитых колесниц, лопнувшие колеса, конский помет. Сумерки быстро сгущались.
Дамасий весь вечер протолкался на конюшне в окружении таких же, как он, лошадников, изрядно подогретых вином и возбужденных до самозабвения бесконечными спорами вокруг недавних бегов. Здесь разыскал хозяина старый сириец-раб с коричневым, словно отполированным, черепом и остатками седых волос за ушами.
— Господин? — он тронул хозяина сзади за одежду. Обычно малоподвижная физиономия раба на сей раз была перекошена гримасою страха, а губы дрожали.
— Тебе чего? — грубо отмахнулся Дамасий, но, едва взглянув, с поспешностью отошел в сторону. — Ну?
— В твоих покоях, господин, сидит дряхлый старик.
— Кто таков? Его имя?
Раб отшатнулся.
— Он уверяет, будто он…
— Ну? Ну?
— …он твой сын.
— Что за чушь?! — вскричал Дамасий, мгновенно свирепея. — Ты выжил из ума, старый болван!
Раб испуганно зажмурил глаза, но с места не двинулся.
— Это правда, господин.
— Какой-нибудь сумасшедший, вроде тебя. Ступай! И вели гнать его в шею.
Раб склонил голову. Молчал.
— Ты меня понял?
— Да, господин. Я сделаю, как ты велел. Но…
— Ступай! Ступай!