- Кремация - это так благородно, - говорила кузина, раскачивая вышитый бисером шлепанец на кончиках напедикюренных пальцев, - Только плоть и очищающий огонь. И никакой мерзости гниения.
- Грета, заткнись, - скорее попросил, чем потребовал позеленевший Макс.
- А ты не хами!
- Дети, дети, успокойтесь! - прикрикнула на них тетя Лиза, - Во всем виноваты гены, - обратилась она ко мне, - Генрих был очень похож на нашего отца, Карла Августовича, а мы, девочки, - на маму, Прасковью Егоровну. Правда, наш папа часто повторял, что он русский если не по крови, то по духу. Мне кажется, папа хотел оторваться от корней - не случайно он взял мамину фамилию, окрестился в местной церкви и даже не возражал, когда соседи называли его Карпом. А Генрих наоборот хотел вернуться к истокам, тетя тяжело вздохнула, - Дети склонны отрицать опыт своих родителей, с этим ничего не поделаешь.
- Нехорошо это. Грех, - пробубнила Нюся, обращаясь к сковородке, на которой дожаривалась свиная шейка, - Большой грех. Увидите, добра не будет.
- Ну, заладила, ворона! Накаркаешь чего доброго, - всплеснула широкими шелковыми рукавами тетя.
Обед прошел в молчании. Каждый думал о своем. Тетя рассеянно ковыряла вилкой в тарелке. Все еще зеленый Макс, принебрегший луковым супом, шейкой и салатом из помидоров, налегал на кисель со взбитыми сливками. Грета сосредоточенно, как хорошо отлаженный механизм, двигала челюстями, перемалывая все подряд. Примостившаяся в углу Нюся больше не ела, а следила за тем, достаточно ли на столе хлеба и не пора ли убирать грязные тарелки.
Луковый суп с расплавленным в нем сыром был восхитителен. Тоже самое могу сказать обо всем остальном. Мясо, кисель - м-м... пальчики до самых локотков оближешь.
И все-таки грустно. Грустно, спасу нет! Дядя умер, и с ним ушло нечто важное, объединяющее семью и придающее ей неповторимый приваловский колорит. При дяде никто не посмел бы усесться обедать на кухне.
("Вы не на помойке себя нашли," - твердил он неустанно.) А без дяди кухня оказалась единственным местом в доме, куда тянуло, где было, несмотря на необычайно жаркий август, тепло и по-настоящему уютно.
После обеда домашние неохотно разбрелись по своим комнатам. Когда мы с Нюсей остались одни, она спросила:
- Ну как там, на кладбище?
- Тихо и пусто. Я встретила только бездомного пса. Даже смотритель куда-то исчез. Представляешь?
Нюся перекрестилась:
- Это был твой дядя.
- Что дядя? - не поняла я.
- Пес этот... Вы не успели попрощаться, вот его душу и отпустили на время, - она смахнула рукой навернувшуюся слезу, - Это был кобель?
- Кобель, - подтвердила я.
- Вот видишь! - горячо зашептала Нюся, - Он приходил попрощаться.
- Нюся!
- Ты дала ему что-нибудь вкусное? - не обращая внимание на мой протест, спросила домработница.
- Дала. Кусочек печенья. А что?
- И он взял?
- Спрашиваешь! Конечно, взял.
- Так вот, дочка, помяни мое слово, от простил тебя. Это добрый знак.
И она снова перекрестилась.
***
Я постучалась и заглянула в комнату. На всех горизонтальных поверхностях - на столе, на единственном стуле, на полках, на шкафу и даже на полу лежали кипы журналов в ярких обложках.
- Макс, как ты?
Кузен приподнялся с кровати, накрытой светло-коричневым пледом.
- Ничего, сестренка. Могло быть и лучше, конечно, но в целом ничего. А как ты? Садись, - он подвинулся.
- Аналогично, - я присела. Легкий ветерок забавлялся с открытой оконной рамой, и та недовольно, по-стариковски поскрипывала. Край короткой занавески цвета "последний закат в джунглях"; вился над письменным столом.
- Знаешь, я рассталась с Петренко, - выложила я свою главную новость.
- Да что ты! - Макс нырнул вниз и достал из-под кровати, на которой мы сидели, пепельницу и сигареты. Мы закурили.
- Я все больше думаю, что семейная жизнь не для меня... - призналась я с горечью, - Сначала Аркадий, потом Петренко... Ладно Аркадий! Он был молодым ученым, подающим большие надежды, изобретателем. И я знала, ради чего терплю его занудство и свою скуку. Ради его лучей! В этом был хоть какой-то смысл. И я продержалась целых три года. А Петренко... он просто завел бабу, - я печально вздохнула, - Знаешь, Макс, мне тут сказали, что женская мудрость состоит в том, чтобы терпеть, молчать и улыбаться, когда хочется плакать. Я спрашиваю: какой смысл в такой мудрости, зачем она? Чтобы, мучаясь, страдая, удерживать банального бабника? А зачем? Лучи - это я понимаю, это нужно для человечества, чтобы воевать и врачевать. А зачем тратить себя на бабника - нет, не понимаю. Чтобы сохранить семью? Какую? Неужели ту, из которой муж сбегает при первой возможности? Кому нужна такая семья? Или чтобы перед смертью было кому воды подать? Так, знаешь, как в том анекдоте - самое страшное, что пить не хочется... К тому же, по статистике, женщины живут дольше мужчин. Представляешь, терпишь ты изверга ради стакана воды, а он и тут обдуривает - помирает раньше тебя. И стакан воды подаешь ему ты. Опять ты и снова ты. Каково, а?.. Нет, Макс, такая мудрость не про меня. Я не извращенка какая-нибудь и не мазохистка. Так что пусть мудреют другие, если им так хочется, а я побуду глупой, бестолковой, безмозглой, легкомысленной идиоткой, - я закончила длинную тираду, которая, признаться, меня саму изрядно утомила, и примолкла.
- Ты не идиотка, - ласково произнес Макс и погладил меня по голове, Идиот твой... ну извини... не твой Петренко. Пошли его к едрене фене и забудь. Он не стоит тебя. Ты же у нас умная, красивая, добрая и ласковая, ты самая замечательная кузиночка на свете! Просто тебе пока не повезло.
- Пока!.. Мне за тридцать, Макс, за тридцать!
- И что? Жизнь прошла - завяли помидоры?
- ...Да нет, - засмеялась я, - Пока не завяли.
- Вот видишь! Все уладиться, - он обнял меня за плечи, - У всех нас все уладится.
Я ему поверила. Легко поверить в то, во что хочется верить.
- Макс, что ты думаешь делать дальше? - сменила я тему.
- Я думаю купить гараж.
- Что? - удивилась я такому повороту.
В дядином хозяйстве один гараж имелся. И не какая-нибудь там ракушка или мыльница, а настоящий - кирпичный, утепленный, с погребом. А в гараже простаивал новенький "пежо";. Правда, дядя и на пушечный выстрел не подпускал племянника ни к гаражу, ни к его содержимому. И сам не подходил боялся. В случае необходимости его безропотно возил на своей "девятке" Фаба. А кузену волей-неволей приходилось довольствоваться стареньким мотоциклом.
Но то раньше, а теперь... Зачем ему второй гараж? Он что, решил их коллекционировать?
- Если мне перепадет что-нибудь от дядиного наследства, я куплю большой гараж с ямой, чтобы там можно было ремонтировать машины, и займусь автосервисом, - пояснил кузен, заметно оживляясь, - Один надежный человек обещал мне помочь.
- Т-ты... с-с-серьезно?
Нет, я дождусь, что бедовые родственнички доведут-таки меня до клинического заикания.
Ну, что прикажете делать - радоваться или трусить? С одной стороны, хорошо, что кузен начал принимать самостоятельные решения. Давно пора! С другой стороны, первый блин всегда комом. Может, Макс и подкован в автотеории, о чем свидетельствуют кипы журналов, - я посмотрела на них с тихой ненавистью, - но на практике - профан каких мало. У него нет ни деловой хватки, ни надежной крыши. Он безотказный, и этим будут пользоваться все кому не лень, а пользоваться никому не лень. Естественно! Он наивный, скажи ему про крышу - не поверит, подумает, что пошутила. Ексель-моксель! Он разорится в первый же день! И хорошо, если просто разорится, но может и по рыжему кумполу получить. Вот это и страшно, признаться, мне дорог его рыжий кумпол.
- Де-ти, де-ти! - раздался снизу воинственный клич красноокой валькирии, прервавший мои размышления, - Дети, Фабий Моисеевич приехал. Он хочет поговорить. Слышите? Ника! Мы ждем вас в гостиной!
- Доб'гый день, - прокартавил старик, когда мы с Максом вошли в комнату, - Ба, кого я имею честь лицез'геть! Ве'гоника Васильна, душа моя, наконец-то! Позвольте вашу `гучку, - он вышел из-за стола и галантно склонился к моей руке. Фаба был невысокого роста, полноват и лысоват, но карие глаза - все понимающие и все заранее прощающие, и манеры светского льва притягивали к нему женщин, как магнит притягивает неразумную металлическую стружку. В силу чего Фаба, органически не умеющий отказывать дамам, был женат четвертым браком и имел в общей сложности шестерых отпрысков, младшему из которых едва исполнилось четыре года, - Очень `гад, очень... Хоть и п'гиходится вст'гечаться п'ги печальных, я бы сказал, т'гагических обстоятельствах. Да, - он опустил гладко выбритый подбородок на грудь. Из кармана его пиджака, отутюженного до блеска, выглядывал черный шелковый платок - знак глубокого траура.