Мы не зря вспомнили Вячеслава Иванова. Именно он в своей «Книга вторая. Speculum speculorum. Зеркало зеркал» создал «Терцины к Сомову».
Можно, конечно, написать длинный и нудный искусствоведческий анализ творчества художника, но все академические писания меркнут в яркой вспышке «Терцин» Вячеслава Иванова. Он написал емко. Броско. Жгуче и глубоко обнажил поэт сущность творений другого поэта – художника Сомова:
«Терцины» написаны в 1906 году. Сомов умер спустя 33 года. В 1939 году состоялся последний акт в лирико-философской клоунаде «Жизнь Константина Сомова».
Игра сыграна. Игрок предан земле. Смерть, как всегда, торжествует.
И все же есть только один способ победить вечно торжествующую и неизменно побеждающую Смерть – это Искусство. И в частности, живопись. Сомова нет. Но картины его живут. Снова и снова тысячи людей в различных странах приходят на выставки, чтобы разделить чувства, заложенные художником в холст или картон.
так писал Михаил Кузмин. Сомов предлагал другую землю – родину Буше и Ватто, Фрагонара и Ларжильера, а то можно махнуть и в совсем экзотическую страну – Сомовляндию, где чудесные парки с беседками, где вспыхивают радуги и осыпаются, как цветы, фейерверки, где томятся маркизы и коломбины, где, говоря строками Кузмина:
Все эти картины развернул перед нами один волшебник, чародей Сомов, «слушатель голоса своего капризного сердца», как выразился один из его современников.
Господи, мы живем и стареем в дикой стране России, в которой каждый день происходит что-то тяжелое, непоправимое и ужасное, что камнем ложится на душу. Порой бывает так тяжко, так невыносимо, что не знаешь, куда деваться. Но достаешь с полки альбом Сомова, глядишь на его живописные шедевры, и:
Я выхожу во двор своего московского дома и встречаю грубую, насквозь материальную и бездуховную Марью Ивановну. Соседку. Я не хочу ее видеть. Я хочу, чтобы моими соседями были (опять прибегнем к строчкам Георгия Иванова):
Маркизы, короче говоря. Но где они?! Я в отчаянии и вдруг начинаю понимать, что я болен «синдромом Сомова»: мила только та реальность, которая живет в воображении… И как писал Кузмин:
На этом и поставлю точку с глубокой нежностью к Константину Сомову.
Заметки с вернисажа на Волхонке
Маски повсюду, веселые маски,
Хитро глядят из прорезов глаза.
Где я? В старинной чарующей сказке?
Но отчего покатилась слеза?..
Заметки с вернисажа на Волхонке («Сумасшедший писал, сумасшедший купил, а нормальные люди смотрят»)
Выставка «Морозов и Щукин – российские коллекционеры. От Моне до Пикассо» открылась 30 ноября 1993 года в Пушкинском музее на Волхонке. После 21 января 1994 года 120 собранных вместе шедевров отправились в Санкт-Петербург, в Эрмитаж. Спонсоры выставки: немецкий концерн «Рургаз» и российский «Газпром».
Встреча берегов Марны и Москвы-реки
На улице сыро и холодно. Транспорт переполнен. В душах москвичей сумятица. Экономика с политикой вкупе с экологией берут за горло. Трудно дышать. Все кажется серым и безысходным. А тут, в Музее изобразительных искусств им. Пушкина, царствуют роскошь цвета и нега искусства. Оледеневшие сердца пришедших на выставку оттаивают в этом настоящем Эдеме. Зрители передвигаются мелкими шажками, подолгу всматриваясь в холсты, то отходя, то приближаясь к ним, неспешно наслаждаясь творениями мастеров прекрасного. Впрочем, так и нужно двигаться по вернисажу.
«Многие упускают из виду, – справедливо писал Фернан Леже, – что глубокое понимание живописи, как и любой другой вид духовной деятельности, требует времени… Надо добрых пять минут, чтобы решить, нравится вам галстук или нет. Чтобы понять картину, надо времени побольше».
Бегло хотя бы представим некоторые картины (бегло – чтобы не лишить удовольствия читателей, которые захотят перейти в категорию зрителей если не на этой выставке, то на очередном другом вернисаже). На Волхонке произошла встреча двух полотен Огюста Ренуара. Портрет актрисы Жанны Самари из коллекции Ивана Морозова, хранящийся в музее на Волхонке, наконец-то встретился с полным портретом в рост из Эрмитажа (собрание Михаила Морозова). Жанна Самари в двух лицах. Два варианта одной и той же прелестной женщины. И оба чрезвычайно выразительны. Невольно вспоминаются слова Роберта Фалька: «Для меня Ренуар в своих портретах женских гораздо больше говорит об эпохе, стиле той жизни, о характерах, чем документальные романы Золя».
«Бульвар Капуцинок в Париже» Клода Моне мы видели в музее не раз, но каждый раз упиваемся им, он бесподобен. А «Стога»? А «Белые кувшинки»? Удивительный эффект создает картина «Чайки. Лондон, здание парламента». Очертания здания погружены в нежный бледно-фиолетовый туман. В нем парламент как бы растворяется и плывет. Куда? Но это уже чисто политический вопрос, не относящийся к живописи.
На картине Альфреда Сислея «Городок Вильневда-Гаренн» – наоборот, все четко, зримо, ясно, осязаемо. И, конечно, прекрасно… Бессмертный «Оперный проезд в Париже» Камиля Писсарро. Когда я вижу это полотно, то всегда вздрагиваю от похожести парижского здания и «Метрополя» в Москве. Узнаваемость похожих архитектурных стилей… Поль Синьяк. Пламенеющая «Сосна Бьерто. Сен-Тропез». Неотразимо фосфоресцирующие краски неба и воды на холсте Поля Сезанна «Берега Марны». С другой картины Сезанна на вас направлен тяжелый взгляд «Мужчины, курящего трубку». Сергей Щукин любил этого французского художника. Он говорил: «Сезанн – это корочка черного хлеба после мороженого».