Но все эти муки творчества бушуют внутри Сомова, а внешне в нем все кажется уверенным и удачливым.
Возвращение в Россию было связано с официальным рождением художественного объединения «Мир искусства», активным членом которого состоял Сомов. Он твердо прокладывал пути для эстетики «мирискусничества», утверждал ее и пропагандировал. Впрочем, последний глагол более подходит к Сергею Дягилеву, чем к Сомову, именно Дягилев провозгласил тезис, что искусство «самоцельно, саможизненно и, главное, свободно». Никаких идеологических нагрузок, никакого служения никому и ничему – ни идее, ни классу, ни власти. Вольный полет вольной фантазии. Система координат полета – красота.
Как писал Вячеслав Иванов в стихотворении «Красота»:
Вспоминая свою деятельность в «Мире искусства», Дмитрий Философов писал: «Мои друзья А. Бенуа и В. Нувель, К. Сомов и я были охвачены заразительной атмосферой поэтической красоты… Вместо грубости языка и выражения мы боготворили изысканность и утонченность…»
Третьяковская галерея, Румянцевский музей – все старо. Как отмечал в мемуарах «Поезд на третьем пути» Дон-Аминадо:
«На смену пришел «Мир искусства», журнал и выставка молодых новых, отважившихся, дерзнувших и дерзающих.
Вокруг них шум, споры, витии, «кипит словесная война».
Академические каноны опровергнуты.
Олимпу не по себе.
Новые созвездия на потрясенном небосклоне.
Рерих, Сомов, Сапунов, Судейкин…
Почитают Бенуа…»
А сам Бенуа писал:
«Нет художника более современного, нежели Сомов. Все его произведения насквозь проникнуты духом нашего времени: безумной любовью к жизни, огромным, до последних тонкостей доходящим гуттированием ее прелестей и в то же время каким-то грустным скептицизмом, глубочайшей меланхолией от “недоверия” к жизни».
Действительно, Сомов находился на распутье. С одной стороны, он не верил современной жизни, был противником капиталистического зла и мещанского болота, восставал против «царства русского московского хамства господ Рябушинских» (выражение Бенуа). А с другой стороны, уходя в прошлое, в свои знаменитые ретроспекции, Сомов отчетливо видел, что ушедшее «безнадежно мертво, навеки схоронено» (опять же по выражению Бенуа). Минувшим можно восхищаться. О нем можно грустить. Но оно нереально. А поэтому достойно лишь легкой иронии и чуть печальной улыбки, что и ощущается в картинах Сомова.
В отличие от других «мирискусников» Сомова не привлекает тема города, этого урбанистического спрута, он более тяготеет к пейзажам, и, в частности, как это ни странно для «иностранца», к русскому пейзажу. Он любит светлые солнечные дни, горящий зеленый цвет, яркие блики. Его совершенно невозможно сравнивать ни с Шишкиным, ни с Саврасовым, ни с Васнецовым, ни даже с Левитаном. Сомова не привлекает ни могучее, ни героическое, ни эпическое, ни печальное, ни будничное. Сомовская природа особая: она реальная и выдуманная одновременно, она всегда несколько романтизированная.
Много времени отдал Сомов портретам. Одна из его лучших работ – ставшая хрестоматийной «Дама в голубом». Можно смело утверждать, что портрет художницы Елизаветы Мартыновой – это новый идеал женственности, своеобразный облик Прекрасной Дамы на новом историческом этапе.
Портрет был закончен в 1900 году и сразу приобретен советом Третьяковской галереи. Портрет поражает необычным сочетанием старинного парка, старинного костюма и современной женщины. Получилась некая смесь ретроспекции с современностью, прошлого с настоящим, мечты с реальностью. Реальность – это болезненная хрупкость, щемящая тоска во взгляде, скорбная линия плотно сжатых губ. Что бы все это значило? Да все просто: XIX век кончается, на пороге XX. Что он несет? Чем пугает? Вот что тревожит.
«Дама в голубом» – вершина всех сомовских портретов: он и живописен, и философичен, старомоден и актуален – он на все времена.
Немного сопутствующих подробностей к портрету. Узнав о том, что Сомов собирается его продать, Мартынова написала художнику весьма нервическое письмо:
«Может быть, Вы будете удивлены, Константин Андреевич, получив это письмо, и тотчас приедете ко мне, станете меня с улыбкой и некоторой иронией убеждать смотреть на вещи иначе, но это мне все равно. Я Вам высказываю то, что думаю и чувствую, и то, что мне неприятно, впрочем, это не ново для Вас. Сегодня ночью я проснулась и не спала от одной назойливой и мучительной мысли: «Вы не должны и не имеете права продать мой портрет». Я позировала Вам для Вас, для чистого искусства, а не для того, чтобы Вы получили за мою грусть в глазах, за мою душу и страдания деньги, купили себе модное платье и бриллиантовую булавку. Я не хочу этого! Оставьте портрет у себя, сожгите его, если Вам так жаль отдать его мне, подарите его даром в галерею, но Вы, Ваше нравственное чувство не должно позволить себе принять за мои сеансы, которые я Вам давала с такой трудностью, деньги. Я страшно взволновалась и до сих пор не успокоюсь, пока Вы мне не ответите, как подскажет Вам Ваше хорошее, благородное отношение к искусству».
Портрет все же был продан, а Мартынова скончалась спустя 4 года от туберкулеза в возрасте 36 лет. Она мечтала стать художницей, грезила о красивой жизни, но ничего из этого не сбылось.
Прошло еще 6 лет, и Сомов в начале апреля 1910 года посетил Третьяковскую галерею и увидел там свою картину. «“Дама в голубом” мне не понравилась, как и все прочее мое, за исключением маленького автопортрета, которым я не был обижен…» – сообщает Сомов в письме к своей сестре Анне, в замужестве Михайловой.
Константин Сомов часто портретировал женщин. В его обширной галерее женских образов некоторые критики усмотрели некую «порочность» женщин, выбранных художником в качестве моделей. Другие критики находили, что «сомовские люди – призраки, играющие в людей…».
Что сказать по этому поводу? Только воскликнуть: да разве были когда-либо на свете художники, которые не подвергались бы критике?! И критике злобной!.. Чем крупнее талант, тем больше поводов для его развенчивания. Так было и с Сомовым. Маститый критик Стасов вообще считал, что на картинах Сомова лишь «каракули и раскоряки».
И в то же время следует признать, что в чем-то критики художника были и правы. Во многих портретах кисти Сомова сквозит и скепсис, и душевный надлом, и затаенная тоска – все это создает некий отталкивающий эффект. Но именно это и говорит о том, что Сомов – истинный реалист: изображал то, что видел. Конец XIX – начало XX века – период вызревания больших социальных катаклизмов. Катастрофа была разлита в атмосфере, предвестия ее поглощались с воздухом. Умные и тонко организованные люди ее ощущали почти физически.
Примечательна картина «Эхо прошедшего времени» (1903). На ней изображена красивая женщина, вроде бы живая, но ее рука почему-то безжизненна. Вся фигура модели свидетельствует о непрочности, бренности земного бытия, напоминает, что человеческое счастье – вещь хрупкая, оно может быть разбито в любой момент.
Странно, но, рассматривая женские портреты Сомова, я неожиданно вспомнил малявинских «Баб». И назидательный совет Василия Розанова: «Нужно, конечно, было изучать и брать не «дам», а баб… «Бабы» – это вечная суть русского, – как «чиновник» вообще, «купец» вообще же, как «боярин», «царь», «поп»…»
Но Сомов был далек от российских архетипов, он тяготел к космополитическому, к человеческому вообще.
Сомов писал свои модели, как правило, в большом смятении и отчаянии. «Моя вторая модель гораздо интереснее первой, – пишет он сестре (22 января 1910), – у нее очень особенное лицо. Сидит она в белом атласном платье, украшенном черными кружевами и кораллами, оно от Ламановой, на шее у нее 4 жемчужных нитки, прическа умопомрачительная…
И я в первый раз вчера взял краски, набросал такую рожу, так неверно и так гадко, что хотелось ей сейчас же признаться в своей немощи и ретироваться навсегда… Поэтому и в нерабочие часы я хожу с червем под сердцем и тоскую…»