— Что... — говорил он бессвязно,— музыкантша... Как звать? Лариса, Лорка, стало быть... Все равно. Давай ее, музыкантшу эту, полезем в искусство, один черт!.. Налей еще.
В это время вошла еще молодая, немного располневшая женщина, брюнетка, густо покрытая косметикой. Эта женщина, видимо, не жалела ни красок, ни «левого» лака, чтобы нравиться красавчику Женечке с чудными ресницами.
— А-а! Жена...— пьяно и одобрительно протянул Женя, лениво оглянувшись. — Галка моя, иди, знакомься с парнями... Как тебя? — спросил у Рыжего, будто позабыв его имя. — С Аркашей. Хороший парень, за муху пострадал... Эге-эге-ге!
Вдруг им стало невероятно весело, засмеялись все сразу, и Женя обстоятельно рассказывал жене о том, как Рыжий мухе, плавающей в молоке, позавидовал. И Гале тоже было смешно. Она закурила, лихо выпустила спиралью колечки дыма и пошла в кухню за рюмкой для себя. Вместе с рюмкой принесла еще бутылку коньяка, чем вызвала восторженный рев мужчин. Когда же она снова удалилась — за закуской, Женя шепотом сообщил:
— Заметьте, какая послушная. Что хочешь сделает, намекни только.
И ноги вымоет, и воду выпьет. Не баба — клад!
Он предложил выпить за женщин.
— Иди сюда, Галя! За баб пьем. Ура!
Он был в ударе, ему нравилось красоваться собой, квартирой, женой, нравилось, что он так ловко устроился. Тут он заметил присутствие Серого и набросился на того с вопросами. Не хотелось Серому распространяться о своих делах, но говорить о чем-то надо было. Он коротко рассказал, что пытается устроиться на работу.
— Хочешь, я тебе такую дам бумагу, что везде устроишься, где захочешь, — вдруг сказал Евгений, вскочил, ушел в другую комнату. Вернулся он с какой-то бумажкой.
— Специально для тебя. Я тебя писателем сделаю. С этой бумагой ты законный мыслитель. Я ее на улице нашел.
Это была какая-то справка, написанная на типографском бланке, выданная литературным кружком неизвестному молодому начинающему литератору. В ней заключалась просьба к руководителям «местных учреждений» оказать помощь молодому литератору в сборе материала для его готовящейся книги и т.п. Каким образом она могла помочь Серому, никто не понимал.
— Ну что за бестолочи! Бумага, — нравоучительно заявил Евгений, — это главное в жизни. Раз уж она в твои руки попала, она — сила. А всякую силу надо направлять на полезную деятельность. Силу нужно эксплуатировать.
И Евгений принялся объяснять Серому, что тот станет корреспондентом, пойдет на фабрику и представится. Он решил написать роман и для этого собирает материал. Необходимо перевоплощение. Пожалуйста! Выпишут Трудовую и, будь любезен, перевоплощайся на здоровье.
Серый обратил внимание присутствующих на тот факт, что справка выписана не на его имя. Но Евгений заявил, что исправить это — пара пустяков.
Тогда Серый сказал, что ни черта не смыслит в литературе. Евгений утверждал, что смыслить в ней и не требуется, потому что нет, мол, ни малейшей возможности знать всех мыслителей. К тому же нет никакой гарантии, что их всех читают, а если читают — читает ли их начальство и читает ли оно вообще? Чем больше начальство, полагал Евгений, тем больше у него дел и меньше времени на чтение.
Эту версию сразу же опровергла Галя, уверенная, что начальство все- таки читает, потому что у него замов разных полно.
От Рыжего после этого поступило весьма разумное предложение:
— Может, Серому тогда по замам ударить?
Евгений с этим согласился и выработал для Серого приблизительно такую стратегическую линию: появляется он у какого-нибудь зама и представляется корреспондентом, а Евгений — для страховки — фотокорреспондентом.
Серый мало придавал значения этим разговорам, но где-то в извилинах мелькало: «А почему бы не попробовать?» И мелькало вовсе не случайно. Когда человек всю свою жизнь рисковал, когда в нем, вопреки здравому смыслу, часто брал верх дух противоречия, нелегко ему сразу отвыкнуть от рефлекса авантюрной жизни. Да ведь и в вытрезвитель он попал не только за шляпу...
...Если бы меня спросили, как это было, почему это было, я не мог бы сказать ничего путного. Я действовал, словно лунатик, да и внешне на него, наверное, походил. Во всяком случае, когда я начал сознавать, что я делаю, я обратил внимание на то, что весь дрожу. Я испытывал страх — такого я не испытывал никогда. Шел дождь, и я радовался ему, как прежде, в волчьей ночи, и нужно было скрывать следы. Я шел к Днестру с тяжелым свертком, обернутым пледом.
Мы сидели в номере и пили вино. Это было очень хорошее вино, и его было много. Я пил с презрением, считая, что эта кислятина не в состоянии совладать с мужским организмом. Я ошибся, конечно. Люди эти, с которыми я пил, постояльцы в гостинице, были приезжие бездельники, они весь вечер обзванивали каких-то женщин, а я был уже в новой шляпе, которую до этого мы капитально обмывали в компании Карася. Каким образом я попал в этот номер, я и сам толком не знаю. А потом... Когда я оттуда ушел, меня как будто магнитом потянуло на четвертый этаж, где — я знал — в одной из маленьких кладовок стояла недавно купленная для гостиницы фарфоровая посуда — сервизы. Дверь этой кладовки открыть было легко. В ней я нашел старенький плед, в него погрузил посуду, почему-то всего было по десять штук — десять чашек, десять блюдечек, десять тарелок и что-то еще. Затем разорвал старую занавеску, соорудил веревку и, завязав узел, спустил его через окно во двор. А сам, закрыв кладовку, вышел через парадную дверь, мимо дяди Левона, отыскал во дворе сверток и пошел с ним в город. Зачем? Куда? Эти вопросы под проливным холодным дождем, угрожающим к утру превратиться в снег, понемногу отрезвляли мой помутневший ум, и тогда я начал сознавать, что несу в руках... краденое, которое нельзя уже вернуть хотя бы потому, что с ним не пройдешь мимо Левона. Страх парализовал меня, это барахло было мне совершенно не нужно, и трезвый я бы ни за что такого не сделал. Через пятнадцать минут сверток потонул в мутных водах Днестра, сопровождаемый проклятиями и молитвой, чтоб он никогда больше не вынырнул.
Рефлекс... Это, оказывается, не шутка. Вот чего следует опасаться. Никто же не поверит, что у меня не было ни желания, ни нужды красть, что делал я это как механизм, как робот, не до конца выключенный...
Когда Евгений извлек эту «справку», поначалу я испытал такой же страх, как тогда, ночью, обнаружив в руках сверток, от которого сами руки жаждали избавиться. Поначалу... Потом была реакция: век бы я не видел ни Рыжего, ни Евгения, но чем я лучше их? А если с помощью авантюризма устроиться на работу, которая будет по мне?!
Только сверток в Днестре останется камнем на всю жизнь. От него избавиться можно, если пойти и рассказать об этом, но... Я не герой.
Боюсь. Только камень этот будет и помогать, когда снова появится подобный «рефлекс»...
Евгений говорил, что необходимо выглядеть человеком важным, но изображать важность Серому не хотелось. Он считал, что важных людей и без него хватает. Их везде можно встретить: в любой конторе, в любом учреждении, и на базаре, и на пляже — всюду. Им везде все нужно без очереди, они не любят ждать, их ни о чем нельзя попросить (к ним нужно обращаться в письменной форме); они считают, что лишь они устанавливают порядок, лишь они — нужные люди. Важный человек не ходит, а ступает; не говорит, а высказывает свое мнение... И откуда они берутся, эти важные? Как хорошо, когда не «важные», а просто — люди...
— Нужно быть всегда готовым к случайностям, — это Евгений говорил. — Запомни, такие люди, как мы, должны быть универсальными: понадобится стать инженером — пожалуйста; завмагом — давай; профессором — не зевай, не теряйся — всякий труд почетен. Будь готов всегда к обороне и нападению и не забудь: хочешь жить — умей вертеться. Сильные побеждают, слабым — пшик!
Рыжий слушал молча. Потом внятно произнес: