Серый изо всех сил старался казаться умным и положительным, он суетился, пускаясь в длинные философские рассуждения. Генерал слушал внимательно, без эмоций. Серый же, стараясь показать, как он ничего не боится, не догадывался, что ни у кого и в мыслях не было его пугать. Но Серый боялся. Потому что всегда боялся милиции, правосудия и вообще всякого начальства.
Зазвонил телефон. Генерал с кем-то более чем почтительно поговорил, затем, положив трубку, сказал:
— Прошу, товарищ... писатель, нас с вами приглашает министр.— И направился к выходу. За ним понуро побрел Серый. Они поднялись на следующий этаж, вошли в какую-то дверь и оказались в просторном помещении, где люди в форменной одежде, встав со своих мест, приветствовали генерала. Затем они прошли еще одни двойные двери и очутились в длинном кабинете, в конце которого за огромным столом, уставленным разноцветными телефонами, сидел человек. Во рту Серый ощущал противную сухость. Но как только он взглянул на этого коренастого человека с серебристой шевелюрой, с доброжелательными глазами, это ощущение исчезло. Он успокоился: перед ним сидел обыкновенный человек, встретишь такого на улице, никогда не подумаешь, что это министр. Человек встал навстречу Серому, и вот они стоят друг против друга — представители двух миров.
Встреча сторон проходила в теплой и дружественной обстановке, беседа их касалась вопросов правонарушений, перспектив в деле ликвидации преступности, а также жизни самого Серого, который понемногу понял, что министра он занимает прежде всего как человек возродившийся и это само по себе, видимо, министра радует. Словом, Серый пришел к выводу, что министр к нему расположен более чем миролюбиво. Серый вздохнул свободнее.
Его спросили, есть ли у него что-нибудь наболевшее, о чем непременно хочется рассказать. И он растерялся: наболевшего было очень много, но все нужные мысли и слова неизвестно куда подевались, разумеется, он имел что сказать министру, но никогда не думал, что представится такая возможность. Ему вспомнилось, наконец, если не все — часть передуманного за долгие годы таежной жизни, когда его перевоспитывали, и он рассказал министру о том, что если в числе десяти воспитателей есть один недобросовестный — напрасен труд всех десяти; о том, что если в числе ста пропагандирующих добро и разум находятся десять лицемеров-подлецов или дураков — старания остальных девяноста будут сведены к нулю.
Закончилась аудиенция для него в высшей степени приятно: министр спросил, нужна ли ему какая-нибудь помощь. Серый был не дурак, поэтому от помощи отказался (проявляя этим и скромность и деликатность), но признался, что ему негде жить, кроме как в «тихом уголке»...
Спускаясь по лестнице, он был бодр и весел.
Весьма удивились обитатели «тихого уголка», когда Серый вернулся целым и невредимым. И те, кто «забыл» с ним проститься, первыми радостно приветствовали его при возвращении.
Квартира, гарнитуры.
Слава, личная жизнь.
Концентрат.
В одном из административных управлений города ему выдали ордер на получение небольшой однокомнатной квартиры с видом на родильный дом. Это долго не укладывалось в голове: у него, человека, всю жизнь таскавшего свой скарб в чемодане или в мешке на собственном горбу, отныне есть свой дом! С ордером в кармане Серый резвым галопом побежал смотреть квартиру. Гордый красавец-дом словно плыл в шуме большого города и в парах отработанного бензина. В доме — лифт, мусоропровод. В квартире — персональный унитаз. Если бы в те дни его встретили бывшие друзья, они бы умерли от коликов в животе: Серый Волк шагает по городу с двумя цинковыми ведрами и щеткой для подметания пола; на шее, словно хомут, висит у него деревянное сидение унитаза... Только это были пустяки в сравнении с тем, что последовало.
Из своих соседей он более всех подружился с одним, которого прозвал Концентратом. Этот сорокапятилетний преподаватель архитектуры действительно был концентратом различных способностей: играл на рояле, водил автомобиль (которого не имел), фотографировал, говорил на нескольких иностранных языках, разбирался в искусстве и умеренно в политике, владел уникальным рецептом приготовления борща и техникой японского массажа, был тонким ценителем женской красоты, причем жил холостяком, хотя и платил алименты.
Концентрат, казалось, был создан для того, чтобы улаживать разные чужие дела, потому что своих дел, кроме работы, у него не было. Этот человек любил только слушать пластинки с оперной музыкой и тренькать на рояле, а зачем он жил — Серому было непонятно. Для него было удивительно, что тот, кто все может, ничего не хочет, тогда как обычно тот, кто ничего не может, — хочет всего. Внешне Концентрат напоминал героя фильмов и книг военного времени, этакого «фрица» с флегматичным лицом, большими ушами, выдающимся кадыком. Поселился Концентрат на одной лестничной площадке с Серым.
Они походили на прилетевших с юга скворцов, важно прохаживались по своим пустым квартирам, выискивали недоделки строителей. Серый вскоре обнаружил, что его сосед слева ночью храпит, соседка сверху весит немало, он это узнал, когда она плясала, а сосед снизу, заслуженный пенсионер, оказался нервным типом — не переносил Серого за его пристрастие к мытью полов...
Первое время он спал на полу. Затем получил гонорар за отдельное издание «Записок» и начал обставляться. Концентрат, имевший из мебели только рояль (на котором он спал и ежедневно толкал его из одного угла квартиры в другой), посоветовал ему построить стенку. Он объяснил Серому, что можно сделать финскую стенку, в ней помещается и шкаф, и гардероб, и книжные полки — все что хочешь. Практично, и никаких забот. Звучало это заманчиво, тем более что местные пьянчуги обещали за водку натаскать по дешевке столько стройматериалов, что из них не только финскую, а китайскую стену можно было бы собрать. Но Серый, обладая даром воображения, представил свою квартиру с этой стенкой... и купил неполный гарнитур — массу вещей: диван, сервант, книжный шкаф, гардероб, письменный стол, журнальный столик, стулья, еще много другого, и ушел с головой в личную жизнь.
У него совершенно не оказалось свободного времени. С самого раннего утра до поздней ночи он был занят. День начинался с уборки квартиры. На это уходило немало времени, потому что было у него пристрастие к чистоте. Вылизав всю мебель в своем жилище, он едва успевал принять душ, как его захватывал телефон. Что за изумительное явление! Серый ведь еще никогда не имел собственного телефона, поэтому, когда он зазвонил впервые, этот звук наполнил его гордостью: «мой телефон», «мне звонят». И он всем встречным с наслаждением совал номер своего телефона, чтобы ему побольше звонили и было основание поворчать: «До чего же он мне надоел, звонит беспрерывно, мешает работать». Дескать, посмотрите, какой я всем нужный — все звонят...
И на самом деле звонили. Разные люди просили о встрече, требовали его участия в каких-то литературных вечерах, приглашали на конференцию учителей, на совещание животноводов, на собрание писателей- криминалистов. Звонили таинственные женские голоса, извинялись за то, что «попали не туда», а он их уверял в обратном, звонили другие голоса, просили помощи в каких-то личных делах, о которых нельзя было сказать по телефону («не телефонный разговор»). Он стал кому-то нужен, его ловили, о нем уже ходили легенды: может с разбегу прыгнуть на балкон второго этажа; с гарантией лечит клептоманов; алкоголик, наркоман и даже сексуальный маньяк.
Словом, каждый день — полон дел. Он присутствовал на всевозможных собраниях, совещаниях, диспутах, где все вопросы сводились к главному— воспитанию молодежи. Он узнал слово «одуванчики» и имел удовольствие видеть и слышать старичков — тех, кого так называли. Он встречался с читателями, выслушивал и говорил сам. Он стал завсегдатаем ресторанов, где обсуждались: настроение начальника, хорошенькие стенографистки, вопросы отдыха (где отдыхать — Рига, Ялта, Сочи), сведения — кто о ком и что говорил, кого считать кандидатом в начальники и каково влияние на него жены, а также целебные свойства натуральных пивных дрожжей (не пробовали? Говорят, помогает от подагры). Незаметно он оказался в обществе людей, употребляющих термины «материал», «вариант», «идеологический эмигрант», «обобщение», «творческий импотент», людей, ухитряющихся беседовать часами, не высказывая при этом ни одной конструктивной мысли.