А пожениться они не могли никак: он крупный ответственный работник, и у него есть жена, которую он не любит, да она и нездорова. Но, разумеется, развод мог бы отрицательно повлиять на его положение...
Серый с изумлением смотрел на маленькую женщину, преданную человеку, который ее обманывал. Как можно отдать такому эгоисту жизнь, время, молодость и довольствоваться короткими украденными минутами? Что это: слабость, смирение? А может быть, чувство?
Десять лет — большое время: сначала, после предательства мужа, она была ко всему безразлична, а он за ней настойчиво ухаживал, добивался ее расположения постоянством, клятвами в любви. Разумеется, она не надеялась выйти замуж с ребенком и была благодарна человеку, сумевшему стать ей другом в трудное время; вот только видятся они редко, очень у него много разных дел, зато он часто ей пишет, в каждом письме бесконечные уверения в любви, и это уже десять лет подряд. Это ли не постоянство?
Серый, неизвестно, почему, вдруг решил вломиться в чужую жизнь. Добрый и прекрасный рыцарь, друг-предатель этой милой женщины, очень походил на Рыжего, жил как вор, крал любовь, жизнь другого человека. Нет, такому человеку не будет прощения.
Серый спросил, почему она Чебурашка.
— Я люблю мультфильмы про Чебурашку и крокодила Гену, они такие верные друзья. Но я же не могу быть Геной, значит, я... Чебурашка.
Присмотревшись, Серый нашел в ней сходство с той Чебурашкой, из фильма. Очень похожи были глаза — доверчивые и добрые.
— А я могу быть крокодилом Геной, — сказал он и признался, что на самом-то деле он Серый Волк.— И мне давно пора поменять кличку.
Они не договаривались о свидании, но на следующий день он нашел ее там же, у могилы Танечки Терентьевой. Его приходу она обрадовалась, и они дышали «свежим» воздухом вместе. Он отметил, что ему в этой женщине все нравится: и голос, и походка, и манера говорить. Он рассказывал ей о своей родине, об острове и о море. Она никогда не видела моря, потому что всегда жила в Москве для кого-нибудь: для сына, для друга, для работы.
— А для себя?
Она промолчала.
Следующую субботу и воскресенье они провели за городом. Это вошло в привычку: они садились в электричку и уезжали из города подальше. Они бродили в подмосковных лесах, иногда забредали в дачные поселки, в подмосковные деревни, увидев дом, окруженный высоким забором, с угрожающими табличками на воротах «злая собака», дивились нерачительности хозяев такого дома: люди лучшие годы тратят на приобретение барахла и, живя на природе, ее не видят.
Они вставали рано, когда город еще спал, уезжали в лес и гуляли там до позднего вечера; возвращались, когда город готовился ко сну. Они об этом не говорили, но знали, что любят друг друга. Им было хорошо вдвоем.
Письма
Тучи бегут по небу над материками, над морями, и границами, догоняют своих сестер и братьев, собираются, расходятся и мчатся дальше, темные и светлые, низкие и высокие, грозовые и снежные — одна семья.
Сегодня их видит он — Серый, а завтра ими полюбуется его мать. Но тучи не передадут ей его мысли и чувства. Это делают письма.
Как часто где-нибудь в тюремных карцерах, в этапных вагонах или в сибирских лесах Серый думал о матери, о сестре и брате. Думы о них были неясные и безнадежные. Он не знал, живы ли они, он ничего не знал о них с тех самых пор, как покинул родной дом на острове. Но однажды случилось чудо: после побега из колонии его привели в закрытую тюрьму, где всем прибывшим вручили стандартные почтовые открытки для оповещения родных о своем местонахождении. Такой был порядок: каждый мог написать на открытке: «Жив, здоров, чего и вам желаю» и обратный адрес.
У Серого не было родных. Это право «оповещать» родных он получал, наверное, с полсотни раз, но никогда им не пользовался. А на этот раз он решил вдруг написать матери. Адрес указал наобум: Швеция, Эстониен кэмп и фамилию, имя матери. Отдав открытку, он о ней забыл, считая это дело чистейшим озорством.
Тем более он поразился, когда несколько месяцев спустя к нему в камеру вошел заместитель начальника тюрьмы и сообщил, что на его имя из Швеции поступило письмо, написанное по-эстонски. Так он получил первую весточку от матери.
Из следующего письма он узнал, что сестра Кадри замужем за шведским предпринимателем, имеет двоих детей и, чтобы не скучать, учится на медсестру. Кадри и сама написала брату, но, забыв написать фамилию адресата, получила свое письмо, побывавшее в Советском Союзе, обратно.
Брат Лейно тогда плавал механиком на корабле дальнего плавания — «пахал море», чтобы повидать чужие страны и океаны, но потом его пленила одна девушка, он женился, у него родился сын. Некоторое время Лейно ездил по стране, продавал огнетушители, тренировал юных баскетболистов, рисовал картины, работал в ночном клубе и в казино, а затем прочно устроился на швейную фабрику закройщиком. Он залез в долги, купил небольшой домик, автомобиль и стиральную машину, которые ему предстояло отрабатывать в течение многих лет.
Освободившись, Серый стал часто получать письма от родных. Он их читал зверюшкам в зоопарке и друзьям в прекрасном городе на Днепре. Ему было странно читать, что в 1967 году его старенькая мама «топтала» своими уставшими ногами педаль швейной машинки на фабрике, прошивая бюстгальтеры, когда уже давно существовали электрические машинки, — видимо, тамошние предприниматели экономили на электроэнергии. В одном из писем мать рассказывала, что на улице, в шести метрах от нее, на глазах у ошеломленных пешеходов, средь бела дня убили женщину; в другом она писала о кражах, шантажах и убийствах, которыми полна жизнь и полны газеты, и горевала, что по вечерам лучше из дома не выходить — можно быть избитым ни за что ни про что, несмотря на время и место; в третьем письме она высказала соображение, что в Швеции страшно упала нравственность, все изменилось к худшему... О Советском Союзе у нее было самое фантастическое представление. И во всех письмах — жалобы на дороговизну, нехватку денег. Мать предупреждала его, что хотя и гарантирует ему, приглашая в гости, жизненный минимум и обратный проезд, — это только на бумаге, на приглашении, на самом деле будет лучше, если он сам окажется состоятельным.
Но в каждом письме она настойчиво уговаривала его перебраться к ним насовсем, убеждая его в том, что в Советском Союзе он может совсем плохо кончить, ведь в этой стране царит произвол, о чем у них немало пишут, хотя читает она в основном шведские газеты, не имея средств выписывать дорогие эмигрантские. Когда она узнала, что Серый получил квартиру в Москве, что стоит его квартира всего лишь восемь рублей в месяц, она призналась, что получить квартиру в ее городе можно, только дав взятку — не меньше двадцати тысяч крон, причем плата за квартиру — треть зарплаты.
И странно было ему читать, что все равно жизнь у них, хотя и нелегкая, —хорошая. Он не сомневался в ее искренности и честности этих уверений, потому что его мама всегда была прямая и искренняя.
Оказавшись на чужбине, его мать осталась верной своим детям. Она никого больше не любила — только их. Когда она ушла на пенсию, у нее были уставшие грустные глаза, а ее светлый лоб покрыли тонкие-тонкие морщинки, ее волосы поседели, такой заново узнавал свою мать Серый — на фотографии. Она стала присматривать за внуками и внучками, семья в конце каждой недели собиралась в ее уютной квартире. Глаза, усталые и немного грустные, смотрели на людей честно и открыто. Ни у кого не видел Серый таких глаз, как у его матери. Они всегда были серьезными и правдивыми. Вот еще у Чебурашки такие же глаза.
И хотя его маму ждала спокойная старость, она никогда не была счастлива. Больше четверти века ее мучила боль, какая бывает у людей с ампутированными руками, когда болят несуществующие руки. У матери болело сердце от воспоминаний о сыне, которого она никогда не могла бы себе представить Серым Волком. В ее памяти всегда жил тот сентябрьский день, когда мальчишеская фигура ее сына в коротеньких штанишках, с рюкзаком за плечами исчезла за поворотом улицы. Таким она запомнила его на всю жизнь.