Замок, уходя все более в ночь, словно ожил, где-то гремело, раздавались звуки, стоны, свисты, вздохи, дребезжали стекла, будто тоненькие колокола... Не хватало только призраков. Лишь Серый метался взад- вперед, чтобы не замерзнуть.
Он забирался в высокое кресло на подиуме (возможно, в нем когда- то просиживал какой-нибудь великий магистр...), здесь он замирал, наслаждаясь вековой таинственностью мрачных сырых помещений замка, где не боялся ни истребителей, ни милиции, и лишь самую малость — привидений. Но спать в замке он не мог.
Конечно, холодно было в замке, где душили и даже живьем замуровывали друг друга люди, но холодно было и в его душе, ибо пылинке в образе человеческом всегда холодно, когда ниоткуда не поступает тепло, а такая пылинка, как Серый, особенно нуждалась в человеческом тепле, а потом и в солнечном. И разумеется, его тревожили мысли о том, куда податься, где найти людей, которые примут его в свою среду как равного.
И тогда появился Орас, который мало чем отличался от Рябого. С ним и его апостолами жил Серый до того дня, когда его, наконец, отвезли в таллинскую тюрьму. Везли его в наручниках в обычном автобусе, под конвоем двух милиционеров, любезно объясняющих всем пассажирам, что везут обыкновенного воришку, каких на свете Сколько угодно, хотя теперь благодаря им на одного стало меньше. И пассажиры его с любопытством рассматривали, обсуждая его внешние данные, возраст, расспрашивали конвоиров о подробностях.
А Серый Волк сверлил их всех презирающим взглядом, изображая полное к ним безразличие. Ему хотелось бить по этим любопытным физиономиям, плевать в них. Он их смертельно ненавидел, этих людей, едущих куда-то по своим мирным делам, ненавидел за собственные неудачи и за их спокойную определенность. Он их ненавидел, и поэтому они для него будто не существовали, он ушел в себя, заставил себя увидеть мысленным взором лесную речку, и деревянный мостик на сваях, и сидевшую на мостках девочку — Сирье. Так он назвал ее, потому что как-то же нужно было звать свою мечту. Вокруг суетились любопытные, многие смотрели на него жалостно, другие с презрением. Он был готов всех их разорвать на куски.
Так родилась ненависть.
Прошло пять лет (после его ареста на острове), а бег в волчьей ночи продолжался. Зеленые дубравы и хвойные леса, просторы полей и прохладные реки были для него куда приятнее, чем те клетки, в которых его содержали вместе с другими мелкими и крупными хищниками. Он полюбил лес так же, как любил море. Теперь, когда он остался один, он особенно хорошо чувствовал себя в лесу, где ненавидеть было некого.
По сути вся страна стала для него лесом, потому что он всюду жил, как в лесу, — лесными законами и мыслями, а всех тех, кто ему, встречаясь на его пути, напоминал о другой жизни, о цивилизации, обществе, о человеческих законах, он люто ненавидел. И тем не менее он постарался, усвоил навыки, манеры людей, научился располагать их к себе, умел при надобности быть остроумным, развязным, непосредственным и даже скромным. Только никогда не мог избавиться от чувства одиночества, от тоски по любви, не мог избавиться от образа, им же когда-то и созданного.
Ему хотелось пробраться на остров Сааремаа, в знакомые родные леса. Остров казался ему спасением от тюрьмы. И он решил попытаться. Он знал, где можно достать надежную лодку, он их видел из окон Суур- Батареи, таллинской тюрьмы — старой крепости, стоявшей прямо на берегу бухты. Он знал, что левее тюрьмы расположена так называемая Минная гавань, справа же — пристань рыбацких ботов. Нужно ночью проникнуть туда — и утром он будет на родине.
В ту ночь, когда ветер бил по городу ливнями, насквозь промокший Серый легко взобрался на одну из пристаней Каласадама, где спокойно обследовал один бот за другим. Он знал, как обращаться с мотором, но ему нужны были весла, чтобы тихо, бесшумно выскользнуть из-под носа портовой охраны. Это было дерзкое предприятие, но он знал по опыту, что именно самое невозможное может стать возможным, а самое рискованное— удачей. Он лазил из бота в бот, чтобы проверить моторы. Они, конечно, на замках. И хорошо: если мотор на замке, можно быть спокойным — он в порядке.
Весла он нашел в сарайчике недалеко от сторожки. И скоро один из ботов потихоньку отделился от пристани. Ночь была темная, дождь лил, словно желая потопить Таллин, по крайней мере тюрьму Суур-Батарею, мимо которой Серый осторожно, тихо опуская весла, крался. Грести было трудно, ветер прижимал к тюрьме, но он шел вперед, опасливо посматривая на вышки тюрьмы; светлые стены ее, казалось, равнодушно отнеслись к тому, что он, Серый, не за ними, а снаружи, в море, недалеко от них, ускользает от них... А может, они были просто уверены в том, что ускользнуть ему не удастся, может, они отнеслись к нему иронически, выжидаючи, так же, как часто поступают люди, которые, зная о том, что сын человеческий собирается совершить ложный шаг, вместо того чтобы предупредить этот шаг, ждут, пока он его совершит?
А часовые на вышках? Их дело смотреть не на море, а на тюрьму: ведь никто не захочет проникнуть в тюрьму с моря, когда все желающие могут в нее попасть через ворота. Да и попробуй в такую ночь увидеть в море темную, едва заметную, пожалуй, совсем не видную точку — бот.
Точка в море медленно удаляется.
Серый долго работал веслами, борясь с ветром, и все дальше уходил в ночь. Наконец, он запустил мотор. Бот затрясся и, разбивая тупым носом волны, пошел быстрее. И вдруг сильно обо что-то ударился, Серый упал, а в бот быстро набиралась вода — он наехал на риф. Через несколько минут в бот набралось столько воды, что он накренился и Серый с трудом выбрался из него.
Он лег на деревянный щит, беспомощный перед ветром и волнами, толкавшими его в ледяной воде обратно к берегу. Скоро он оказался в камышах, на берегу. В город он добрался только к утру, согревшись от ходьбы. Ливень прекратился, для людей настал трудовой день, а для него волчья ночь продолжалась, потому что, в какую бы сторону он ни повернулся, — всюду только лес... В лесу он — один против целого мира...
Однажды судьба столкнула его на одной из улиц Таллина у посудного магазина с девушкой, разбившей свою покупку — вазу. Это была знаменательная встреча. Девушка была не только красивой, она показалась той самой девочкой с пепельными волосами, которую Серый на острове мысленно спас от Рябого. Это была Королева Дуба, и Серый Волк был готов ей подарить весь мир и, конечно же, новую вазу.
Только новую вазу ей купил модно, со вкусом одетый молодой человек, вежливый и галантный — истый эстонец, смотревший с добродушной снисходительностью на свою девушку.
— Этель, дорогая, — сказал он ей, — идем, я тебе куплю другую.
Нет, он не выследил ее жилья, он не пошел за ними, когда они, купив другую вазу, уходили, взявшись за руки, как обычно ходят влюбленные. Он смотрел издали. Как хотелось ему быть на месте этого превосходного парня, как возненавидел его Серый за то, что был тот здоров, хорошо одет, что имел право прикасаться к ней... Тот имел право, а вот Серый — нет. И тут впервые до его сознания дошло, что он вообще ни на что не имеет права, и совсем ему на это было не наплевать.
Он скитался по стране, как раньше по острову. Снова заводил знакомства со всякими людьми, пользовался их гостеприимством, ночевал в их домах и был по существу нищим, хотя не отдавал себе в этом отчета. Он жил ради запахов, пищи, случайных наслаждений. Но жаждал красоты. Сирье нужна была ему как друг, готовый жизнью для него пожертвовать; как мать, способная пожалеть и защитить, как женщина, которой он мог служить, ласкать, беречь...
Как всегда в поисках средств для существования, он вошел однажды в Таллине в один дом, постучал в квартиру (звонка не было) и, убедившись, что никого нет, открыл замок и вошел. Эта квартира на него дохнула покоем и уютом, от которых он давно отвык. Здесь было тепло и чисто. Была и корзина с вязаньем, и цветы. И портрет какого-то мальчика, очень на него похожего.
Обследовав содержимое шкафов, старого комода, кухни и всего остального, он понял, что в квартире живет какая-то старенькая женщина. Если бы он точно не знал, что его мать уехала, он мог бы подумать, что это ее дом. Впрочем, мысль о матери пришла просто потому, что ему было хорошо в этом жилище, казалось, это он к себе домой пришел, к маме, которая его ждет.