Он ничего не тронул в этой квартире, где и взять-то было нечего, но узнал, что ее хозяйка — старенькая седая женщина. Он шел за ней и увидел, как она входила в дом, в котором помещался детский сад.
Скоро он узнал, что эта старенькая женщина все свои дни без выходных проводит здесь, с детьми. Вот у Серого и возникла мысль пользоваться квартирой этой старушки, чтобы днем, когда ее не бывает дома, был у него приют. А до прихода старушки с работы уходил «на работу» и он. Так длилось до тех пор, пока он не сообразил, что, собственно говоря, незачем приходить сюда тайком, ведь нетрудно завоевать расположение старушки и приходить открыто.
Однажды он донес ее сумку с продуктами, они разговорились, затем было еще несколько «случайных» встреч, и обходительный молодой человек стал своим в доме старенькой Альмы. Она узнала, что он — студент, живет в общежитии, где шумно, где невозможно читать полезную (детективную) литературу, и посвятила его в тайну, где прячет ключ. Он помогал ей по-своему: крал дрова из чужих сараев, топил печь, поддерживал чистоту в доме, а по вечерам они вдвоем отправлялись убирать детский сад.
Волку было даже интересно. Он представлял себе, как расскажет «своим», считающим позором палец о палец ударить, как он в детском саду полы мыл... Он, конечно, не признается, что сделал это ради какой- то там старушенции, а расскажет, что познакомился с красавицей — «точеные ножки», что потом они с нею всю ночь любовались луной в парке...
Это — братве. Ну, а на самом деле Серый привязался к этой старушке-учительнице. Он узнал, что мальчишка на портрете — ее сын, умерший лет тридцать назад. Больше у нее никого из родственников не было, ее муж умер давно.
Правда, каждое воскресенье к Альме приходил Альфред, к его приходу она прихорашивалась, и они отправлялись в церковь. В остальные дни от Альмы не услышишь и полслова о боге, Альфред, старый священник, был другом ее детства.
Старушка, если и расспрашивала Серого о том, где он подолгу пропадает, всегда верила его рассказам. А Серый жил своей волчьей жизнью, и все сильнее грызла его тоска по чистому и светлому.
Был еще один человек на свете, который любил Серого, — Мари из Копли, района, где в те годы процветали блатквартиры и воровские малины. Сегодня в Копли ничто не напоминает тех бесконечных попоек, драк и разврата.
Мари не была красивой, ее лицо с правильными чертами портили преждевременные морщины — результат пылких страстей и бесшабашных попоек; голос ее стал хриплым от курения, а обесцвеченные волосы висели безжизненными прядями. Но у нее была привлекательная фигура, которой могла бы позавидовать иная киноактриса — пропорциональная, с упругой грудью, стройными ногами и широкими бедрами.
Мари главным образом сидела без работы, хотя в принципе от работы не отказывалась. Ее губил интеллект. Ей нравилось быть билетершей в кино, уборщицей в театре, продавать газеты в киоске, она с интересом следила за действиями наших дипломатов на международной арене, анализировала достижения народного хозяйства, а новости кино и театра заставляли ее забывать обо всем на свете.
Почему она полюбила Серого Волка, об этом можно догадываться: он был молод, не шлепал ее по заду не в пример другим, не отбирал ее последние копейки,— одним словом, уважал ее и делил с нею не только постель, но и кусок хлеба, когда имел его сам.
А волчья ночь продолжалась, но уже близок был ее конец. Уходили окружавшие его люди — кто в тюрьмы, кто вообще из жизни, кто, перестав воровать, — в мир нормальных граждан. И время, оно тоже, впрочем, уходило понемногу. Как бы там ни было, все это было его жизнью, ибо другой жизни Серый не знал.
И даже по этой жизни он брел в одиночестве. Конечно, каждому человеку необходима определенная доза одиночества, полезно время от времени побыть наедине со Своей совестью, но быть среди людей совсем одиноким — это хуже, чем оказаться в пустыне одному.
Однажды недалеко от города, на лесной тропинке, состоялась у него встреча с кем-то из людей Ораса. Кончилась она вничью — были расстреляны все боеприпасы, обе стороны разбежались, благодаря бога, что уцелели. А волчья ночь совсем стала короткой.
Все люди смертны, и в смерти нет ничего страшного, во всяком случае смерть не страшнее тюрьмы, где грешники, словно в аду, жарятся на одном костре, варятся в одном котле: смерть не страшнее ненависти и не страшнее пытки собственной совестью. Но умирать не хочется, особенно когда ты молод, силен и завидуешь тем, кто остается, чтобы делать то, чего ты не успел, не умел. Конечно, все люди смертны, но если подлые помрут раньше, мир от этого станет лучше. Так размышлял Серый. Он вспомнил рецидивиста, с которым когда-то жил в одной камере, — убийцу. Тот убивал многих (тогда не было еще закона о смертной казни) и с удовольствием рассказывал всем желающим о том, как он это делал. Он наслаждался самим процессом и подробно описывал детали
одного убийства за другим. Разумеется, он всегда подчеркивал ничтожность и никчемушность своих жертв. Чем умереть от руки такого подонка, лучше убить самому. Серый жаждал мести, мстить он собирался не только людям Ораса, он и сам не знал толком, на ком ему хотелось выместить обиду за неудавшуюся жизнь.
Он снова увидел на улице Этель и пожалел, что нет у него с собой дневников, из них она могла узнать о его жизни. Но его записи и мысли были черт знает где и у кого... И он решил писать ей из каждого города, где он бывал, из любой деревни; часть этих писем он таскал с собой, часть был вынужден время от времени прятать, оставлять людям, хранившим его прочие бумажонки. Он надеялся, что, прочитав все это, она в него поверит, и тогда он поверил бы тоже в свое спасение, в свою человеческую душу.
А волчья ночь еще продолжалась, волки веселились, потому что только ради этого и жили. Хорошо пьяному, ему море по колено. Вокруг него друзья, они тоже пьяные, всегда пьяные, даже когда нечего пить,— от постоянного употребления всевозможных гадостей, начиная от алкоголя и кончая таблетками от головной боли. Многих из них Серый тихо ненавидел, многих презирал, точно так же, как и они ненавидели или презирали его. Но все-таки они между собой общались, вместе пили, вместе веселились, потому что больше как друг с другом им общаться было не с кем.
Когда ты пьян, ты уже не какая-нибудь букашка, а личность. Когда ты трезвый, Мари и есть Мари, а выпьешь — это уже прекрасная, чистая Сирье, и они вдвоем — он и Сирье. Оранжевый свет, неизвестно — от лампы или просто всюду все оранжевое. А это, случайно, не клоп ползет по стене? Нет, это не он, клопы могут иногда встретиться у Мари, но у Сирье клопов нет, и букашка на стене — это просто так себе букашка, влетевшая в окно, божья коровка. Льется тихая музыка, а они сидят друг против друга нагишом, не стесняясь, и говорят о жизни. И они не лгут друг другу, потому что ложь им не нужна.
Им хорошо вдвоем, он рассказывает ей о себе. Ему всегда казалось, расскажи все — тут тебе и облегчение. Но кому? Мари не поймет, Мари сама бегает в волчьей ночи. А Сирье все поймет, нужно только еще немного выпить из этой коричневой бутылки для смелости, и тогда...
О нет, Мари ничего ему сказать не сможет, она что... она проститутка, ее дело простое; но вот Сирье он расскажет о том, как ему хотелось уехать к матери с Орасом, но тот остался здесь, чтобы теперь укокошить его — Серого, ненавидящего всех, начиная от «плантатора» из Аугсбурга, которому когда-то был продан, и кончая теми, кто ищет его. Но Орасу и его дружкам он отомстит, он первый сведет с ними счеты.
А Сирье вдруг сказала:
— Это неправильно, что они хотели тебя увезти... Глупые, они были не правы. Ты умеешь любить. Тот, кто любит, разве может оставить любимую? Ведь ты не оставишь меня?
Разумеется, он никогда бы не оставил Сирье, и он ей об этом сказал, то есть сказал, что не может ее оставить, и Альму тоже.
— Чтобы любить людей, — сказала Сирье, — нужно любить кого-то одного. Любовь к людям начинается с любви к женщине... А кто такая Альма? Она твоя мама?
Сирье была умная, она все понимала.
Он ей признался, что всю жизнь был одинок, искал счастья и людей, кто бы его принял в свою среду. Потому что у каждого должна быть своя сторона, где он нужен, где ему верят. А все, с кем сталкивала его жизнь, обманывали его, стремились только жить за, его счет...