Он поднялся с кресла и встал у огня — темная долговязая фигура с белыми волосами и глазами, прозрачными, как стекло. Его голос звучал так же вкрадчиво, как и в день их первого знакомства.
— Будь вы юношей, вы поняли бы меня, — сказал он, — но вы женщина, живущая в девятнадцатом столетии, и потому мой язык кажется вам странным. Да, я причуда природы и причуда времени. Я не принадлежу к этому миру, я родился с ненавистью к своему времени и с ненавистью к человечеству. В девятнадцатом веке очень трудно обрести покой. Я думал найти его в христианской церкви, но меня воротит от ее догматики, и вся она построена на детских сказках. Впрочем, обо всем этом мы сможем поговорить позже, когда нас никто не будет преследовать. Впереди — целая вечность. По крайней мере, у нас нет багажа, и мы можем путешествовать налегке, как это делали в старину.
Мэри смотрела на него, вцепившись в подлокотники кресла.
— Не понимаю вас, мистер Дейви...
— Да нет же, вы прекрасно меня понимаете. Вы уже догадались, что это я убил хозяина «Джамайки-Инн» и его жену. Бродяге бы тоже не жить, знай я о его существовании. Да, это я направлял каждый шаг вашего дяди, главарем он был только номинально. Он сидел на вашем месте, а на столе перед нами была разложена карта Корнуолла. Джо Мерлин, гроза всей округи, вертел шляпу в руках и потирал лоб, когда я разговаривал с ним. Он беспомощное дитя без моих приказов, жалкий уличный задира. Тщеславие связывало нас, и чем громче гремела его слава, тем больше он гордился собой. Нам сопутствовала удача, и Джо Мерлин верно служил мне. Ни один человек в мире не знал о нашем сотрудничестве.
Вы стали тем препятствием, Мэри Йеллан, о которое мы споткнулись. С вашими широко раскрытыми любопытными глазами и умной головой вы появились среди нас, и я понял, что конец близок. Как я восхищался вашими умом и смелостью! Конечно, вы слышали меня, когда я был в пустой комнате для гостей, но все равно спустились вниз и увидели свисающую веревку. Это был ваш первый вызов нам.
А потом вы прокрались по болотам за дядей, у которого была назначена встреча со мной возле Рафтора, и, потеряв его в темноте, натолкнулись на меня. Я стал вашим другом, разве не так? И разве не я давал вам добрые советы? Поверьте, лучших не смог бы дать и мировой судья. Ваш дядя ничего не знал о нашем странном союзе. Он заслужил такую смерть своим непослушанием. Я ведь знал о вашем намерении выдать его при первой возможности. Он не должен был вам давать повода, и со временем ваши подозрения рассеялись бы. Но ваш дядя упился до потери разума в ночь перед Рождеством и поднял на ноги всю округу. Я сразу же понял, что, когда вокруг его шеи затянется петля, он выбросит последний козырь и продаст своего наставника. Значит, он должен был умереть, Мэри Йеллан, и ваша тетя, что была его тенью, — тоже. А вы, если бы оказались в «Джамайке-Инн» вчера ночью... Нет, вы бы не умерли.
Он наклонился к ней и, взяв ее за руки, поднял с кресла.
— Нет, — повторил он, — вы бы не умерли. Вы бы уехали со мной. Вы это сделаете сегодня.
Она посмотрела в его глаза. Они ничего не выражали. Руки крепко держали ее запястья.
— Неправда, — прошептала она, — вы бы убили меня, а значит, убьете сейчас. Я не поеду с вами, мистер Дейви.
— Смерть или бесчестье? — спросил он, странно улыбаясь. — Я не предлагаю вам такого выбора. Вы учились жизни по старым книгам, Мэри, где плохой человек обязательно имеет хвост и изрыгает пламя. Вы опасный противник, а я бы хотел видеть вас союзником. Вы молоды и обладаете привлекательностью, которую мне не хотелось бы устранять. Со временем мы сможем восстановить нашу дружбу, которая разрушилась в прах сегодня вечером...
— Вы правы, что обращаетесь со мной, как с неразумным ребенком, мистер Дейви, — перебила Мэри, — и я была им, когда столкнулась с вами в ту ноябрьскую ночь. Дружба между нами была скорее насмешкой, и вы мне сами дали прекрасный совет, когда на ваших руках еще не просохла кровь невинного человека. Мой дядя по крайней мере был честен — пьяный или трезвый, он никогда не забывал о своих преступлениях. Но вы — вы носите облачение слуги Божьего, прячетесь под сенью Святого Креста. И вы еще говорите мне о дружбе...
— Вы возмущаетесь и нравитесь мне еще больше, Мэри Йеллан, — проговорил он. — В вас есть огонь — как в женщинах древности. Ваша дружба — не та вещь, которой можно поступиться. Давайте оставим религию. Когда вы узнаете меня получше, мы сможем вернуться к этой теме, и я расскажу вам, как пытался найти убежище в Христианстве, но обнаружил, что в его основе лежат ненависть, зависть и алчность. Лишь древнее язычество было чистым и непорочным. Мне все надоело... Мэри, вы готовы? Ваш плащ висит в холле, я жду вас.
Она прижалась спиной к стене и посмотрела на часы, но он не выпускал ее запястий и даже сдавил их сильнее.
— Дом пуст, вы это знаете, и ваши крики никто не услышит, — говорил он. — Старушка Ханна сидит у себя дома. Я гораздо сильнее, чем вы можете предположить, — ваш дядя имел возможность в этом убедиться. Я не хочу причинить вам вреда, Мэри Йеллан, но мне придется это сделать, если вы будете сопротивляться. Ну же, где ваш дух искательницы приключений? Где ваши смелость и отвага?
Она понимала, что он уже опаздывает. Он умело скрывал свое нетерпение, но оно все же проявилось в блеске его глаз и поджатых губах. Была половина девятого, и Джем сейчас уже должен был беседовать с кузнецом в Уорлеггене. Их разделяло не более двенадцати миль. И Джем был не так глуп, как она. Мэри лихорадочно обдумывала свои шансы. Если она согласится идти с Френсисом Дейви, то сможет задержать его, станет для него обузой и тормозом. Погоня последует по пятам, и ее присутствие выдаст его в конце концов. Если же она откажется идти, ее ждет нож в сердце; ведь он не оставляет свидетелей.
Дейви назвал ее смелой? Что же, посмотрим, насколько ей хватит смелости, — ставкой в этой игре будет сама жизнь. И Мэри без страха посмотрела ему в глаза.
— Хорошо, я пойду с вами, мистер Дейви, — согласилась она, — но я буду вам обузой. Вы пожалеете.
— Пойдете вы в качестве друга или врага — для меня не имеет значения, — сказал он. — Сначала вы будете камнем на моей шее, это я понимаю. Но скоро отбросите ваши предрассудки. Вы забудете все, что привила вам эта жалкая цивилизация. Я научу вас жить, Мэри Йеллан, так, как жили мужчины и женщины четыре с лишним тысячи лет назад!
— А если мы кого-нибудь встретим по дороге?
— Разве я говорил о дороге? Мы пойдем через болота и холмы, через гранит и вереск, как друиды много веков назад.
Мэри едва не рассмеялась ему в лицо. Она больше не боялась его. Ничто больше не имело значения, потому что человек, которого она любила, был на свободе и на нем не было крови. Она могла любить его не стыдясь и знала, что он вернется за ней.
Мэри последовала за Френсисом Дейви в конюшню, где стояли оседланные лошади, и это ее неприятно поразило.
— Вы не собираетесь взять коляску? — спросила она.
— Нет, Мэри, нам придется путешествовать верхом, — ответил он. — Я буду держать ваши поводья. Не обещаю вам бешеной езды, увы, моя кобыла устала. А что касается гнедой лошади, то она хромает, как вам известно, и тоже не годится для скачек.
Ночь была темна, в воздухе повис туман, стоял пронизывающий холод. По небу тащились низкие облака, луны не было видно. Она взобралась в седло, размышляя, услышит ли кто-нибудь ее крики о помощи. Но его рука хлопнула лошадь по крупу, и та тронулась с места.
— Это было бы глупо с вашей стороны, — сказал священник: он читал ее мысли, будто по книге, и тут же отвечал. — В Алтарнане ложатся спать рано, а когда они продерут глаза, я буду уже далеко отсюда, а вы — вы будете лежать лицом вниз, несмотря на ваши юность и красоту.
Они долго ехали по болотам. Френсис Дейви, казалось, видел в темноте, безошибочно находя дорогу. Сердце Мэри рвалось из груди: расстояние до Уорлеггена увеличивалось.