Записи мои были нерегулярными, поскольку велись исключительно по желанию Учителя, и оттого весьма непоследовательными, не отразили всей хроники его жизни. Идеи и суждения, почерпнутые мною из бумаг Леонардо по самым разным отраслям знаний, его чертежи и рисунки диковинных механизмов остались непонятыми мною. Смею предположить, что в них также проявилась гениальность его природы, поскольку устные рассуждения его о прочих науках, коими он нередко делился со мной, были столь же необычными и величественными, как и всё, к чему он прикасался.
Непостижимым и чудесным образом мог он предвидеть некоторые события, каковым случиться предстояло много позже. Вот так удивительно знал он заранее, что земли, открытые ещё при его жизни испанским мореплавателем Колумбом, названы будут именем флорентинца Америго Веспуччи. Портрет названного Маэстро нарисовал углём ещё при их встрече во Флоренции задолго до путешествий испанца.
Всю жизнь я посвятил осмыслению записей, оставленных мне Леонардо. Господь даровал мне мудрейшего из отцов, величайший талант коего я узрел воочию, но не в силах уразуметь глубины его мыслей по причине скромного образования своего. Думаю, что и другие не способны постигнуть необыкновеннную исключительность его идей, поскольку никто из нынешних образованных людей, величающих себя учёными, так и не смог уяснить редкостного гения Леонардо.
Франческо Мельци
От чтения Пола отвлекает миловидная, но неулыбчивая стюардесса с пластиковым подносом. Она разносит леденцы в бумажных обёртках. Багроволицый сосед слева загребает пригоршню. Разворачивая по одной, он закидывает конфеты в рот, как семечки, и свирепо двигает челюстью.
– У тебя уши не закладывает? – кричит он Полу. – Рекомендую!
Пол от конфет отказывается и просит неулыбчивую принести стакан воды. Выпивает залпом, покрутив пластиковый стаканчик в руках, суёт его в карман соседнего кресла.
Джулиано Бьянкини прав, размышляет он, безусловно, ему удалось пробудить интерес к загадочной рукописи, если подлинник существует. Бьянкини ни словом не обмолвился о себе, кроме того, что работал в библиотеке Амбруаза. Кто он? Историк? Журналист? И чего хочет этот итальянец? Опубликовать своё произведение в журнале Мельци за приличный гонорар? А что, если он не блефует и в самом деле откопал нечто? Тогда предложит выкупить у него рукопись. И будет безбожно торговаться, думает Пол.
Глава седьмая
Праздник для Лоренцо
ФЛОРЕНЦИЯ. 1469 ГОД
Дружный перезвон колоколов на базиликах Санта-Мария-Новелла, Орсанмикеле и колокольне Джотто созывал горожан на праздничную воскресную мессу, когда мастер Верроккьо1 заканчивал устройство арены к турниру на площади Санта-Кроче. В ожидании оного события Флоренция пребывала с осени. Слухам о джостре2, каковой Пьеро Медичи3 пожелал восславить двадцатый год рождения старшего сына Лоренцо4, более иных рады золотых дел мастера, уповая на большие заказы.
В боттеге5 мастера Вероккьо, что арендовал он на пьяцца Ментано, неподалёку от моста алле Грацие, спозаранку теснился разный люд: подмастерья всех возрастов и ученики, кои обзавелись своими мастерскими, но не гнушались советом учителя, заказчики разных сословий и челядь, не столь многочисленная, сколь шумливая. Накануне турнира двустворчатые двери боттеги, кованые бронзой, держали и вовсе нараспашку, придавив для надёжности мраморным камнем, дабы не колотились понапрасну. Раскалённый до красноты кузнечный горн так высушивал воздух, что сырости, февральскими туманами вползающей в дома по берегам Арно, лепившиеся друг к дружке черепичными кровлями, отродясь здесь не было. По центру – деревянной громадой дыбились подмости для ваяния статуй, подле них бадья с белой глиной, доставляемой по надобности из оврага у подножья холма Сан-Сальваторе. Вдоль стен для просушки – аккуратной поленницей – тополиные доски, заготовленные загодя, и подрамники с натянутыми холстами.
Подмастерья работали до густых сумерек, пока глаза отличали индиго от медянки. Штандарт для Лоренцо Медичи мастер расписывал сам, не доверив сию работу никому. Леонардо в подмастерьях у него четвёртый год. Маэстро, хоть и выделял его среди учеников, но рисованию учил, как и прочих, – понуждая копировать свои картины. Он зря учителю не перечил, но, коли случалась свободная минута, тотчас ускользал из боттеги и, ежели встречал кого-либо необычайной наружности – или с бородой чудной, или с особливым прищуром, – то хвостом следовал за ним, оставляя в блокноте мельчайшие подробности, поскольку на память не полагался. Мысль – она всё равно что мышь полевая, сразу не ухватишь – поминай, как звали.