Утром в день турнира Леонардо готовил левкас6 для доски из белого тополя, что вскоре под кистью Маэстро превратится в одну из мадонн. Он уже проклеил её паволокой и разгладил ладонью, выдавливая пузырьки воздуха: как только высохнет, выбелит её флейцевой кистью, а уж потом шпателем, слой за слоем, нанесёт густую массу из мела и вываренных костей. Каждый слой смочит водой, дабы избежать растрескивания. Для придания особой гладкости зашлифует пемзой и сверху – для прочности – покроет крепким взваром из бычьих хвостов. Леонардо прислонил доску для просушки к стене, а пока высвободилась минутка, набрасывал свинцовым карандашом на клочке бумаги чертёж машины о двух колёсах.
– Леонардо, что это у тебя? – заглядывал в рисунок через плечо десятилетний Лоренцо ди Креди7. Он любопытен, как и все мальчишки его возраста, да к тому же, видать, надоело мести каменные полы боттеги.
– На этом можно передвигаться, если… – рассеянно обронил Леонардо, вспоминая приснившийся ему механизм.
– Неужто само поедет, без лошади? – недоверчиво засмеялся мальчишка.
– Да, коли передать колёсам силу движения ног, – ответил Леонардо, делая новые наброски, но Лоренцо уже потерял интерес к рисунку:
– Ты закончил левкас? Можно ли и мне положить слой?
– Почему нет? Бери шпатель да за дело.
Пока Леонардо рисовал свою странную машину, маленький Лоренцо, закусив губу, с усердием грунтовал доску.
– А почему на штандарте Медичи донна Лукреция Донати8, а не его невеста – та знатная римлянка? В городе толковали, помолвка была уже? – спросил мальчик, отвлекая Леонардо.
– Лоренцо Медичи – поэт, а Лукреция – его муза.
– Интересно, как это нравится её мужу? – захихикал мальчишка. – Говорят, Медичи заплатили ему восемь тысяч флоринов, – не унимался он.
Про игрища молодых Медичи на пригородных виллах – то в Кваракки, то в Кафаджоло, то в Ручелаи – судачили все горожане, но попасть в бригаду Лоренцо и брата его Джулиано охоч был всякий, да не каждому выпадала сия милость. Обедневшие братья Пульчи приближены за умение слагать вирши и поэмы – искусство сие, более иных ценимое Лоренцо, каковым он и сам уже прославился. Недоброжелатели семейства Медичи злословили на его счёт: «Лоренцо хочет затмить самого Петрарку».
– А ещё говорят, что невеста у него насколько знатна, настолько и страшна, – не унимался мальчишка.
– Да что тебя это заботит, Лоренцо? Не ты же женишься, – засмеялся Леонардо, урезонивая не в меру любопытного мальчугана.
Множество толков ходило о Клариче Орсини, невесте Лоренцо, из благороднейшей и достойной семьи римских аристократов, а он, поглощённый подготовкой к турниру, со свадьбой не спешил, посему и слухи поползли, что невеста знатна, да уж больно уродлива.
– Красавицей не назовёшь, однако не дурна, – причмокивая губами, рассказывал сер Пьеро да Винчи9, женатый вторым браком и понимающий в женских прелестях, – рост имеет высокий, волос рыжий, а лицо круглое, но сложена хорошо.
Приласканный ещё Козимо Медичи10, оставался он в милости и у сына его Подагрика, а год назад получил должность главного нотариуса Синьории.
– Ты, Леонардо, держись ближе к Верроккьо, – поучал сер Пьеро, – используй всяческую возможность бывать в палаццо на виа Ларга. Подагрик совсем плох – пальцы, что свиные колбаски, пера удержать не в силах. Документы за него давно подписывает Лоренцо. Токмо Создателю ведомо, сколько ещё протянет, – закатив глаза, вздыхал сер Пьеро, – а от Лоренцо будут зависеть твои заказы.
– Медичи имеют возможность любоваться мною хоть каждый день, – отшучивался Леонардо, отсылая к статуе, для изготовления коей он позировал Верроккьо год назад. Бронзовый Давид с его лицом и фигурой украшал самую большую залу дворца Медичи на виа Ларга.
– А так хорошо ли будет? – спросил Лоренцо ди Креди.
Он закончил левкас и таращился в ожидании похвалы. Леонардо взъерошил ему волосы и, кивнув, одобрил работу.
Десятилетний Лоренцо во всем подражал ему. Когда год назад Леонардо прибежал на дикий вопль, переполошивший всю округу, мальчишка – серый от боли – катался по земле с поджатой рукой, сверзившись с тутового дерева, куда взобрался полакомиться сочными ягодами. Врач, окончивший медицинский факультет в Падуе, напоил бедолагу вином, смешанным с маковым отваром, и запросил десять флоринов, после чего изрёк, что сломана кость – надобно звать цирюльника. Костоправ, осмотрев Лоренцо, приложил к его носу губку, вымоченную в соке маковых головок, белены, лопуха и мандрагоры, а когда тот заснул, вправил кость. Лоренцо заголосил сызнова. Рука оного посинела и распухла. Повелев неделю сохранять неподвижность, цирюльник привязал несчастного к лавке. Всю ночь Леонардо смачивал отваром его сухие губы, пока под утро его не сморил сон. Привиделось ему, как некто в белой одежде закрепляет ногу ребёнка липкой серой лентой, коя на глазах сделалась каменной. Утром Леонардо истолок в ступке обломок гипсового камня, припасённого для фресок, плеснул воды и замочил в тюре полосы полотна от старой рубахи, примотав ими руку мальчика к дощечке, подложенной от ладони к локтю. Лоренцо, освобождённый от опостылевшей лавки, первым делом кинулся во двор справлять нужду, а за Леонардо с тех пор следовал всюду, подобно тени, что никогда не оставляет озарённого ярким светом Создателя.