— Ну Михаил Харитонович!..— взмолилась она. — Ну миленький... Вы поймите... Васька же наш ученик. Мы же не за себя — за всю школу просим. Там и Никитенко уже стоит, с фотоаппаратом. Оркестр нужен. Вы поймите!
Михаил Харитонович развел руками и сдался. Он умел командовать оркестром. Зато наша Стелла явно умела дирижировать... дирижерами.
Когда оркестранты усиленной рысью подходили к парикмахерской, я приналег на педали, ибо увидел издалека, что Васька уже у самых дверей, и значит миг триумфа близок. Когда я подъезжал к дверям парикмахерской, Васька сделал шаг вперед, и все зааплодировали. За ним юркнул и Андрей — с расчехленным аппаратом и снятой с объектива крышкой. И в то же мгновение раздались вступительные аккорды торжественного марша. Я оглянулся. Нет, это играл не духовой оркестр — наши ребята лишь только прилаживали мундштуки к своим гулким трубам.
Из парикмахерской лился марш Мендельсона, Свадебный марш,— видать, желая обставить событие поторжественнее, администрация приготовила проигрыватель, а в соседнем Доме бракосочетаний — он в одном здании с парикмахерской — одолжила по такому случаю свадебную пластинку.
Васька стоял посреди парикмахерской с пухлым букетом хризантем. С его шеи свисала на грудь алая лента, к концам которой был приделан огромный шоколадный кругляш. Видать, добрых пять плиток шоколада растопили в баночке из-под рыбного паштета, чтобы отлить шоколадную чушку медали. Андрей непрестанно щелкал, запечатлевал для истории мгновения Васькиной славы. Васька растерянно оглядывался. Словно Свадебный марш Мендельсона заставил его подумать, что он не в парикмахерской, а почему-то на собственной свадьбе. Он озирался по сторонам, словно удивлялся — куда вдруг запропастилась невеста... Пожалуй, Стелла была права. Приведи мы духовиков чуть раньше, и тогда вместо смешной свадебной музыки наши ребята выдули бы что-нибудь более подходящее. Победное, героическое. Ну, хотя бы просто туш или даже футбольный марш.
А потом наступил самый торжественный миг — юбиляр Васька важно уселся в кресло и жесткая накрахмаленная салфетка укутала его свитер по самую шею. На мгновение парикмахер, склонившийся над Васькой с машинкой, ровно зудевшей в его руках, заслонил собой Ваську. Я видел лишь широкую спину парикмахера.
И вдруг произошло удивительное. Парикмахер дернулся, отступил вправо, а машинка почему-то вылетела из его рук и, брякнувшись на пол, продолжала гудеть и там, медленно вращаясь на месте и словно выбривая пол, проросший вдруг бородой. В то же мгновение раздался истошный, непонятный крик, из кресла выпрыгнул Васька, срывая с себя салфетку и тараща испуганные глаза. «Что с ним?— подумал я.— Заболел, что ли?»
И тут я невольно перевел взгляд на голову юбиляра и не поверил глазам. Слева, пропалывая в васькиной прическе глубокое ущелье и прихватив по пути добрый кусок легендарного чуба, тянулась широкая полоса. Невероятно! Парикмахер покусился на «па мятник природы». Его машинка, вместо незаметного полета над чубом, злостно въехала в прическу, как бульдозер в заповедник,
Васька в страхе охлопал голову и, когда пальцы, скользнув с пышного джайляу, нащупали горячий пустырь, обернулся, глянул в зеркало и дрожащим голосом прошептал:
—Что... Что вы сделали?
Парикмахер, оскорбленный буйным поведением юбиляра, поднял с пола все так же звенящую машинку. Подрагивающими от обиды губами осведомился:
—Что случилось, молодой человек? Чем вы недовольны?
Васька пощелкал по свежескошенной полосе:
—Что это? Зачем? Кто вас просил?!
Парикмахер пожал плечами:
— Как это — кто просил? Ваш главный, Он же первый вошел и сразу за всех десятерых вперед заплатил.
— За каких десятерых?— Васька едва не заплакал.
— Ничего не понимаю...— парикмахер не скрывал растерянности.— Тот парень, что первым был, сказал, что военком велел всех вас постричь под нуль. Наголо, одним словом. Всех десятерых. А ты был восьмой. Я хорошо считал.
— Зачем мне под нуль, зачем? — только тут Васька вспомнил, как уговаривал незнакомых взрослых мальчишек разрешить ему встать среди них. Так значит они призывники?! Ну и дела... Но он-то, семиклассник, при чем? Зачем его-то под нуль? За что?.. Ваське было ужасно жаль себя. Поняв, что в спешке совершил жуткую оплошность, растерялся и парикмахер.
— Я же не хотел...— лепетал он, повторяя одно и то же.— Я даже не подумал, что... Вот досада! Он мне сказал, тот, первый, что всех десятерых наголо, вот я и... А ты восьмой был, восьмой...
Доказывать, спорить, ругаться было сейчас бесполезно. Самое страшное уже случилось. Повертев головой, чтобы оценить масштабы нанесенного чубу урона, Васька с ужасом понял, что «памятник природы» уже не спасти. И тогда он уныло уселся обратно в кресло. Парикмахер нерешительно подступил к нему, тронул за плечо:
—Что теперь будем делать?
Васька вяло повел пальцами:
—Продолжайте... Что тут уже поделаешь... Я же — восьмой...
Машинка взвыла и стремительно скосила волосы, не споткнувшись и перед грозным чубом. Васькина голова вмиг стала вдвое меньше. Она полыхала синим пламенем, словно шаровая молния — того и гляди полетит искать жертву. Парикмахер нацелил на шаровую молнию пульверизатор и, как бы извиняясь за свой промах, выпустил добрых полфлакона бесплатного одеколона. Затем обтер голову незадачливого юбиляра салфеткой и виновато сказал:
—Готово! Поздравляю!
Васька поднялся с черным лицом. Узнать его было невозможно. Словно могучей приливной волной, вызванной глубинным землетрясением, лохматое цунами сокрушило очередь и вломилось в парикмахерскую, откуда после стрижки и бритья стыдливо отхлынуло в океан — уже укрощенным, пугливым ручейком.
Васька поплелся к двери. Парикмахер окликнул его:
—Цветы... Ты забыл цветы...
Васька не обернулся. Он вышел из двери парикмахерской, и солнце зажмурилось, уронив лучи на сверкающую голову Васьки Кулакова. Михаил Харитонович резко взметнул руки, и оркестр, истомленный ожиданием, наконец-то грянул туш. Толпа, собравшаяся у парикмахерской, зааплодировала, а все мы, одноклассники Васьки, замерли с поднятыми руками, забыв, что надо хлопать герою события. Васька нашарил на груди шоколадную медаль, снял ее вместе с лентой и подошел к парню, который стоял в очереди за ним.
—Держите,— сказал Васька, протягивая парню свои награды.
Парень отшатнулся и процедил с удивлением:
—Мальчик, ты ошибаешься, Медаль твоя. Ведь это ты оказался стотысячным.
Васька затряс головой:
—Держите... Вы не знаете... Она ваша... Кушайте на здоровье...
Парень, ясное дело, стоял не шелохнувшись. И тогда Васька перекинул ленту через голову парня, опешившего от всего происходящего, махнул рукой и взрыдал:
—Оркестр! Туш!..
Инструменты обескураженно взревели. А Васька, нырнул в толпу и, выбравшись на простор, припустил со всех ног.
... Наутро он пришел в школу в ушанке с туго завязанными под подбородком шнурками. Даже когда прозвенел звонок и в класс вошла учительница, Васька не снял шапки.
—Что с тобой, Кулаков?— удивилась она.— Почему ты не снимаешь шапку. Тебе холодно?
Впору было удивиться. Еще и осень толком не началась, а до сезона зимних шапок была целая четверть.
—Не развязывается...— буркнул Васька. — Туго затянул.
—Так попроси товарищей, если сам не можешь. Балтабаев, помоги Васе.
Я послушно подошел к Ваське, протянул руки, чтобы попытаться расколдовать узел, но тут Васька, зло сверкнув глазами, прошипел:
— Только попробуй!.. Я специально... Я узнал — волосы в тепле быстро растут... Только тронь!..
Зря говорил он мне все это. Развязать узел было невозможно, Васька затянул его так, что снять с его головы шапку можно было теперь только с помощью ножниц. Весь день в шапке просидел...
Трудно стало теперь карикатуры на Ваську рисовать. Ведь уже не нарисуешь в стенгазете несуществующий чуб. Это все равно, что пытаться нарисовать воздух или звук.