Андрей оглянулся, словно боялся, что кто-нибудь следит за ним и даже может подслушать его мысли.
А ладони мокли, мокли.
Андрей потянул раму. Верно, открыто. Положил на широкий подоконник пакет с фотографиями. Положил рядышком с телефоном. Уже задвигал обратно раму, когда его ожгла жуткая по красоте картина. Он мысленно увидел ее разом, целиком — в деталях и красках. Он увидел…
Он увидел, как придвигает сейчас к себе поближе суровцевский телефон, снимает трубку и набирает станцию.
«Это междугородная?»— спросит он.
«Делайте заказ», — равнодушно ответят ему.
«Соедините с Москвой…» — и назовет телефон Петьки, с которым летом подружился в Крыму.
«Привет, Петька! — скажет он. — Сделай доброе дело, надо срочно наказать одного жулика».
«Он в Москве?» — спросит удивленный Петька.
«Нет, у нас в поселке. Я с его телефона говорю. Его нет дома».
«А что я могу сделать?»
«А не клади трубку… Понимаешь?»
«Какую трубку?» — еще больше изумится Петька.
«Да телефонную же! Ту, что около уха держишь», — и когда Петька вконец запутается, объяснит ему суть своей задумки.
Они оба просто положат трубки близ аппаратов, а станция будет считать, что разговор продолжается. За ночь «разговора с Москвой» пришлют Суровцеву счет — рублей на триста! Вот это будет наказание. Попробуй доказать потом, что не звонил, если звонок-то был. Так Суровцеву и надо…
Андрей ясно представил, как вернувшийся домой Суровцев, пли кто-нибудь из семьи, обнаруживает трубку на подоконнике, потом «аллокает» в безмолвие и, пожав плечами, водворяет трубку на место, сетуя на рассеянность кого-либо из семьи. Точно — рублей триста получится. Тридцать пять копеек в минуту — это рубль с пятаком в три минуты. Так… За час это будет в двадцать раз больше, то есть уже двадцать один рубль. За десять часов — двести десять рублей… Ого! Прогрессия!..
Потом с пугающей радостью он подумал, что куда получше сделать то же самое, но в субботу — подловив, когда семейство Суровцевых отбудет на долгий уик-энд, на двое суток, часиков на сорок с гаком. Нетрудно было прикинуть, что в этом случае праздное лежание трубки, заранее соединенной с далеким абонентом, пахнет для беспечного владельца трубки почти тысячей рублей. Вот было бы наказание! От имени и по поручению всех обсчитанных в магазине… В это мгновение Андрей чувствовал себя заступником, неуловимым мстителем, главой депутации, которую стихийно выдвинули из своих рядов все когда-либо обиженные магазином…
Андрей, словно во сне, стянул с рычагов трубку.
— Междугородная? — спросил он, с трудом пряча волнение.
— Слушаю, — ответила девушка. — Куда будем звонить?
— В Москву… Петьке… Можно?..
— Телефон в Москве? — спросил равнодушный голос.
— Запишите, пожалуйста…
— Ваш телефон? — потребовала девушка. — Скажите номер вашего домашнего телефона…
Андрей молчал. Вот это удар! Номера телефона Суровцевых он не знал.
— А почему вы молчите? — раздраженно бросила телефонистка. — Вы будете заказывать разговор?
— Извините, — сказал Андрей. — Не надо… Ничего не надо… — он положил трубку и прикрыл раму.
Он уже подходил к калитке, как вдруг левая ладонь его будто взорвалась, ошпарилась, укололась. Он поднял кулак, разлепил пальцы. Пятирублевая бумажка, мокрая, мятая, словно свыклась с ладонью. Андрей удивился: он держал сейчас растопыренную ладонь пятирублевкой вниз, а она висела, не падала. Он с силой тряхнул рукой — и потная бумажка, отлепившись, рухнула на пыльную дорожку. Андрей кончиком пальцев поднял ее и вернулся к окну. Достав пакет, он сунул туда пятирублевку. На пакет со снимками он поставил телефон и вновь закрыл окно.
Думалось ему: а зачем она мне, бленда? Ведь обходился же без нее, обходился же. Просто нужно правильно строить кадр, искать точку съемки.
На другой день он зашел в магазин. Суровцев царственно сидел у кассы.
— Что случилось? — вяло спросил он, когда Андрей приблизился. — Почему деньги в пакете?
Андрей помолчал, вздохнул и поднял глаза на Суровцева.