Леонт спихивает Лючию, валится на диван и рассматривает оттуда Калису.
Терпеть. Терпеть.
С тех пор, как он на ней женился, жизнь упорядочилась до такой степени, что порой он испытывает ощущение мотылька, попавшего в липкую паутину. Правда, он знает, что эта паутина столь же приятна, как и работа за столом в комнате на втором этаже с видом на залив. Когда он ее встретил, у нее был довольно вялый роман с одним непоследовательным музыкантом. Последнее служило причиной внутренних конфликтов. Сейчас Леонт не исключает, что Калиса была рада его появлению на ее горизонте.
— Ты всегда чем-нибудь удивляешь, — говорит, поднимаясь, Леонт. — Не пойму только, для чего?
Он не стремится к выяснению взаимоотношений — не в его привычках. Лучше не договаривать, чтобы не объяснять слишком многого. Запутываться — не лучший способ понимать. "Я никого не хочу ломать", — думает он обычно.
— Да будет тебе известно, что он только и говорил о твоей персоне — даже противно. Слышишь, ты, туалетный работник.
Вслед за звуками спускаемой воды в комнате появляется Леонт.
— Что ты сказала? — Стоило прожить с нею два года, чтобы узнать, что она о тебе думает, даже если эти два года….
— Я говорю, чтобы ты вымыл тщательно руки, не номер, а конюшня!
— По-моему, ты несправедлива к Анге. Сегодня она превзошла все мои ожидания.
… два года — он ничего не может вспомнить из них.
— … и не только твои.
… все остальные женщины…
— Что ты этим хочешь сказать?
… постепенно устаешь…
— То-то она к тебе так липнет. Обвести тебя — пара пустяков. Ты ужасно наивен. С женской точки зрения тебе не всегда все видно.
— С чего это вдруг тебя интересуют мои дела?
— Дела мужа — это мои дела. Если бы я хотела изменить тебе, я бы сделала так, что ты даже не догадался бы. — Теперь она бросает подпиливать ногти и занимается бровями.
"Она всегда выходит победительницей, — думает Леонт, — даже когда я прав".
— Ты не находила мой блокнот? — спрашивает он.
— Надеюсь, ты не засовываешь в него телефонные счета?
— Нет, разумеется, — отвечает Леонт.
— Будь добр, дай мою сумку, — просит она.
— Что ты собираешься делать?
— Меня пригласили на вечер.
— Надеюсь, не Гурей?
— Именно он.
— Идиотство!
— Ты приглашен тоже. Он не чает тебя увидеть, и не только он… Часом позже со мной разговаривал Тертий.
— А ему что надо? Читать свои стихи?
— Хоть убей, не помню. Что-то бестелесное, робкое, но, тем не менее, полное собственного достоинства. Завязали его бантиком — он и лежит. — Суждения о Тертии более чем наивны.
"Странно, — думает Леонт, — он же мертвецки пьян. Но Калисино сравнение мне не очень нравится". Он чувствует, что жена дразнит его, и делает это так тонко, что даже ему трудно уличить ее в притворстве.
— Неужели ты оставишь жену одну?
— Хм!
— На тебя не похоже.
— Хм!
— У меня есть еще часа два, и я хочу отдохнуть. Выкатывайся или ложись со мной.
— Я еще не решил.
— Дай мне крем для рук. Кажется, его интересует твой новый роман.
Тщательное втирание. Бесстрастный взгляд сосредоточен на руках — таинство, как и все остальное, — даже мысли. Когда-нибудь она из него сделает подушечку для своих иголок.
— С каких это пор? — спрашивает он.
— Не знаю. Адская жара. Ну, что ты надумал?
"Если бы я знал ее мысли, — думает он подавленно. — Почему я в ее присутствии теряюсь?"
— Пойду выпью пива, — говорит Леонт.
Тайный бунт — последний легион храбрости, убежище безумца.
— Ну как хочешь. Разбудишь меня в семь.
"Я завишу от нее больше, чем от самого себя", — думает он.
Она подпихивает под себя Лючию, заворачивается в простыню и поворачивается к нему спиной.
Теперь он видит только черные локоны на подушке и мягкие очертания тела. "В самом деле, — думает он, — пора убираться, но в чем я виноват, хотел бы я знать".
За дверью на него накатывает. Коридор вдруг слегка закручивается влево по спирали, ловко и неестественно изгибая двери и потолок. Ковровая дорожка ползет и прилипает к стене. Кто-то над самым ухом произносит: "Брось…", и Леонт понимает, что скользит над зеленоватым полом, ввинчиваясь в далекий провал светлого квадрата, туда, где из окон падает свет и лестница уводит вниз.
Авансирован до понедельника.
Его начинает слегка подташнивать, и кажется, что единое целое, каким он привык себя ощущать, внезапно принялось растягиваться, и в груди, на уровне плеч, появился неприятно-тяжеловатый холодок, с ужасающим безразличием толкающий в спираль.