Возле Данаки он стряхивает ее ловким движением центрового.
Анастасия? Или та, другая?
Леонт приглядывается.
— Папочка! — заявляет девушка, — мне хочется купаться. Возьмем этого зеленого мальчика? Никогда еще не плавала с лягушкой…
— А, это ты, детка! А это я — брандмайор-р-р!!! — Голос Данаки взлетает и сразу затухает. Кажется, что в самый нужный момент у него обрываются голосовые связки.
Девушка не замечает Леонта или делает вид?
— Я очень рада, — говорит женщина, беря Леонта под руку, — надеюсь, со мной вы будете более откровенны… — От нее пахнет дорогими сигаретами и духами.
Теперь он больше чем уверен, что безгрешность взгляда репетируется перед зеркалом.
— У меня такое ощущение, что мы где-то когда-то… знакомы… — Она разворачивает свою грудь, едва прикрытую черным бюстье. Россыпь бесчисленных веснушек — и он прикасается взглядом в ее доверительности к душе, полной томных намеков.
Она слегка покачивается. Взгляд более чем красноречив. И даже сквозь одежду он чувствует ее тело — предмет вожделения.
"Зачем она мне со своей прелестью под юбкой", — думает Леонт.
— Мне надо поговорить с тобой, — влезает Гурей с таким тоном, словно ему назначена деловая встреча.
Хорошо известно, что по утрам он швыряет завтраки в жену и путается с женщинами, которые не отличаются умом, неся свое страдание, как крест, как клеймо, как признак унылости рыхлого начала.
Леонт с трудом отвлекается и смотрит на него — ясно, что мысли зеленокожего неповоротливы, как брандтаухер. Эмоционально он слаб, и Леонт воспринимает его, как тяжелые заклепанные куски металла.
— Мы могли бы подписать договор прямо здесь. — Гурей помахивает черным портфелем.
Руки у него всегда холодные и влажные, словно он страдает болезнью Рейно.
Гурей почти дружески улыбается. Маневр?
Он всю жизнь славится тем, что создает вокруг себя трудности и с героическим видом преодолевает их. Даже сейчас он всего лишь мученическая копия Данаки, правда, несколько большего размера, но точно в таких же очках и точно в таком же костюме.
— Когда я служил пожарным!!! — снова загорается Данаки и размахивает бритвой, как брандспойтом: — Налево, разворот на сорок пять градусов, три залпа! пли!!! — и угольки!!!
Он уже, как бы между делом, не проверяет свои мужские "наличности". Путь кажется слишком долгим для внимательного ознакомления, и ручки — коротки, чтобы добираться без усилий. Даже простой взмах — не место ли приложения и потирания или тайные опасения худшего — о потере достоинств?
Девушка вертится как юла. Ягодицы в обтяжку — (и) скудный голый холмик, намеченный разделением. Ходули под ним (под каким?), как палки, кажутся чем-то отдельным, предназначенным для странного пользования.
— Ваше слово… — Леонт возвращается к предмету своего интереса и старается не скользнуть взглядом ниже рта, играющего капризом улыбки. У нее тонкая кожа в изгибах губ.
— Не… — она качает головой.
Его всегда интересовало устройство высоких женщин. Их широкие плечи несут магическую силу. Кажется, в них можно безвозвратно окунуться. Но это всего лишь пастельные краски. Кровь суха и не приливает к упругим монетам.
— Не повторяйте ошибок Данаки, — она ослепительно улыбается, — для него женщины всего лишь вещи, прекрасные вещи… — Ее глаза слегка хмельные, и она знает об этом.
— Мое утешение в героической борьбе! — живо реагирует Данаки. — Вот когда я был пожарным! Мне некогда было заниматься глупостями, потому что у нас была очень жаркая работенка! Но от женщин я никогда не отказывался, я не враг себе, здоровье…
Гурей досадливо морщится, ему приходится довольствоваться ролью молчаливого статиста. Он настолько привык к ней, что давно не испытывает комплекса неполноценности. "К счастью, я не настолько идиот, чтобы верить в бескорыстие, — думает он. — Вот Тертий просто атакует своими рассказами. Спит и видит себя великим, непризнанным гением, а сам всего лишь воловий пузырь!"
— Я великодушен, — говорит он сам себе, — я великодушен без меры…
Полон противоречий. Отравляет жизнь. Обыденность и Птолемеево небо радуют его своей доступностью. Куда как проще пара сфер и нацепленные звезды!
— Мой муж коллекционирует носы, — говорит женщина. — Кстати, ваш, несомненно, его устроил бы… Целая коллекция носов, и все сморкаются…
От страсти у нее лопаются сосудики в глазах.