Несмотря на то что тогда он чувствовал себя на вершине славы, они держались так, словно были приобщены к чему-то такому, о чем приходилось только догадываться. Позднее он понял, что Мариам нуждалась в нем не меньше, чем он в ней. Мир, в котором он жил до этого, был заполнен однообразной работой по шестнадцать часов кряду. Хорошо еще, что он успел написать роман и ровно через неделю начать новый. Порой он был склонен думать, что Мариам желает только одного — быть первой статс-дамой в его окружении, но без дальнейшего покушения на ее свободу, в общем, прямая противоположность Калисе, которая не прочь была остаться дома со своими журналами (которые, несомненно, вдохновляли ее больше — "… отправиться в маленькое путешествие вдвоем, рука об руку — двойное наслаждение! Вы не пожалеете, если остановите свой выбор на спортивном плаще из жатой ткани, а ваш спутник — на пиджаке-сакко из ткани в клетку "куриная лапка" и однотонных брюках из саржи" (Ха-ха-ха!)), если он умел объяснить цель своей отлучки. Правда, последний год и в ней проснулись диктаторские замашки, но это не так важно, лишь бы ему давали возможность работать. "Я делаю из тебя человека. Ох, кому-то ты достанешься…" — часто поговаривает она.
— Может, мы едем на твою свадьбу? — спрашивает Леонт вполне серьезно.
Предположение не лишено основания. Зачастую в пылу ссор Мариам сама признавалась в случайных связях во время гастролей труппы и умела это делать самым коварным способом — когда чувствовала его слабость, и с той интонацией в голосе и выражением жестоких глаз на сразу темнеющем лице, делающими ее похожей на ведьму, словно само признание блуда доставляло ей удовольствие.
— Кто же счастливчик?
Теперь ему совсем не больно.
— Разве я похожа на невесту? — удивляется Мариам. — В этом-то… — и кивком скромницы отсылает его на спинку сиденья, где, как некое исключительно привилегированное существо, претендующее на самостоятельность, небрежно, сама по себе, возлежит огромная вишневая шаль с махровыми кистями, покачивающимися в такт движения машины.
Позднее увлечение — художник, рисующий с одним глазом, и это, конечно, не считая Тертия.
— Значит, место еще не занято? — подыгрывает Леонт. Ему кажется, что он имеет право вспомнить старые обиды даже через столько времени — и лоно еще не остыло? — старые обиды всегда горячи.
Хариса не в счет — почти адвокат или семейный врач, которому можно, не стесняясь, говорить о болячках. Диагноз будет поставлен позже, при обсуждении.
Вместо ответа он получает долгий, затянувшийся лукавый кивок, слишком длинный, чтобы получить представление, о чем подумала Мариам, но достаточно короткий, чтобы успеть скрыть собственные мысли.
В выдержке ей не откажешь. Он всегда поражался ее самообладанию (даже когда умело направлял процесс под названием соитие — "позиция партнеров номер три", первый пас делает активная сторона, а на счете два — нежнейшие воротца сокращаются, и на двадцать пятом такте ваше либидо удовлетворено), потому что при кажущейся невозмутимости, прежде чем она успевала отреагировать, проигрывал в голове два-три варианта, и в них она была более чем очаровательна и не похожа на себя. В этом заключался источник его вдохновения и более-менее какой-никакой привязанности. В сущности, они так и не достигли полной гармонии, и их роман теперь, после осмысления оскудевших взаимоотношений, больше похож на затянувшуюся интрижку, в которой в конце концов он и сам должен был искать выгоду. Но теперь ему так же трудно играть в подобные игры, как, к примеру, признаться кому-нибудь, что он до сих пор неравнодушен к Мариам. Теперь так просто он не попадется. И Леонт старается убедить себя, что с нею все кончено, тем более, что когда она наконец поворачивается, чтобы дернуть еще раз за ниточку, он успевает заметить, что прошедшие тридцать шесть месяцев не пошли ей на пользу — крупные черты еще более утяжелились за счет второй складки подбородка — точная копия с фотографии ее матери, которую Леонт хорошо изучил, когда еще посещал уютную квартиру на набережной родного Квинта.