— Ах, Гурей! Вечно ты со своими шуточками, — ежится Хариса. От отвращения ее почти передергивает, хотя при всей своей наглости Гурей довольно беспомощен, и сочетание неуверенности с апломбом делают его похожим на побитую собачонку.
— Не огорчайся, крошка, ничего не потеряно, лучше спроси у меня что-нибудь.
Как всегда, у него на лице кислое выражение, а зеленые щечки подрагивают при каждом слове, но теперь в них есть что-то от зазнайства, словно их владелец потенциально способен на подвиг и даже не во имя одной славы.
— А что спросить? — Хариса отрывается от щелочки, в которую следит за Леонтом, и с любопытством разглядывает Гурея.
Этот заплывающий жиром человек, бывший в прошлом звездой первой величины по кличке Зеленый Верзила, играл центровым в университетской команде Квинта, и она даже помнит время, когда ходила на игры с его участием. Но с тех пор прошло столько лет, что сами воспоминания кажутся придуманными.
— Всю жизнь мечтал, чтобы меня полюбила такая женщина…
Еще не окончив фразы, он сбивается под ироническим взглядом.
Хариса ни на мгновение не упускает из поля зрения удаляющегося Леонта.
— Спроси, что у меня в кармане, — уныло просит Гурей.
— Гурей, что у тебя в кармане?
— А в кармане у меня план новой книги! — Он рад, как ребенок, которому показали волшебное зеркальце.
— Ты все еще играешь в эти штучки, — Хариса сразу теряет к нему всякий интерес и возвращается к шторе.
Порой он снимается голым в сомнительных журналах, полных такого натурализма, что они больше напоминают мясную лавку.
Гурей беспомощно переминается позади.
— Что ты! что ты! — уверяет он ее. — Теперь все будет по-иному: я все продумал, отличные идеи, а сюжет!.. Все в наших руках, никакого популизма, и главное — авторы…
Она смотрит на него с сомнением. Чувство юмора изменяет ей.
— Что, авторы? — переспрашивает Хариса.
— Я мечтаю… я мечтаю…
Он так старательно бормочет в ухо, что с его губ летит слюна. Он старается внушить ей то, что носит в себе, как хрустальное яйцо, как мечту — слишком хрупкую, чтобы ее можно было доверять кому попало.
— … о новых шедеврах! — бросает раздраженно Хариса. — Не понимаю!
Она слишком презрительна и скептична. Крылатый ум не посещает ее. Она всегда боится чужого мнения.
— Нет! — пугается ее взгляда Гурей.
Она не верит. Ей хочется спросить: как та швабра, к которой направляется Леонт, спит с таким нудным типом? Но вместо этого спрашивает следующее:
— Не понимаю, как тебе не надоело? — Она кипит от возмущения. Пожалуй, она наперед знает все, что может сказать этот вечный прожектер.
"Я возмущаюсь лишь ситуацией, — вторит она сама себе. — Конечно, одно это только и оправдывает".
— Помню, что когда-то что-то умел. — Губы шмякаются, как сырая глина, складки пористой кожи обвисают, как на трагической маске.
"Надо прекращать пить, — думает он, — вечно меня заносит в крайности".
Хариса явно озадачена. Откровения ей совершенно ни к чему — труднее найти им достойное применение в женском своекорыстии, — чуть позднее, когда наступит срок, когда можно будет приложить их к чему-то конкретному.
— Ты что, белены объелся?
Она груба, но едва ли осознает, словно ей не хватает лености понять свои поступки. Впрочем, она прекрасно знает, что способна любить саму себя только по выходным.
— Главное — верить в свою судьбу. Кто никогда не роняет, ничего не поднимает, — не слушая ее, твердит Гурей. — Такова жизнь, детка. Упавшему всегда надо подать руки… руку…. — Он теряет нить рассуждений, почти тушуется, ищет спасение в смущении.
— М-м-м… — мычит он.
Такое ощущение, что слишком высокопарная и пламенная тирада дается ему с большим трудом — гораздо больше энергии он тратит, чтобы произнести слова в нужной последовательности, словно для него они нанизаны на стержень.
— Поговаривают, что и в семьдесят можно сотворить гениальное…
Голос у него вовсе не уверен, а глаза полны страдания.
— Сомнительные надежды… — Хариса даже не затрудняется развить мысль. Да и способна ли она на нее? Вполне достаточно удовлетворить собственную забывчивость, к чему копаться в непонятном, да еще в мужском? Пусть этим занимаются другие.
— Но мне не хочется ждать!.. — Гордость всплескивает в нем. — Я все время жду, — отваживается он на откровение, — вначале денег, потом удачи, иногда — женщину. Все время откладываю на потом…
Он заглядывает ей в глаза, как ворона в надколотый орех.
— А когда же жить? Вот если бы кто-то помог…