— Хорошо играешь словами, комиссар, — медленно сказал Мицос. — Видно, еще не натешился. Ну, я тебе подыгрывать не стану. У меня к тебе один только вопрос: жить хочешь?
— Хочу, Мицос, — тихо ответил Белояннис. — Больше, чем ты, хочу.
— Тогда слушай. Там приятели твои затевают что-то… встретить хотят тебя по дороге, скажем так. Я-то к этому отношения не имею, случайно впутался, но просили передать. Я понял так, что тебе не нравится, когда имена называют, — ну что ж, давай без имен. Что им передать от тебя? В двух словах.
— Можно даже в одном: отставить.
Мицос помолчал.
— И больше ничего?
— Этого вполне достаточно.
— А если они все-таки…
— Нет. Это приказ.
Снова пауза.
— Ладно, — буркнул Мицос. — Мое дело маленькое…
Он вышел из камеры, запер тяжелую дверь, наглухо закрыл смотровое окошко. В коридоре тускло горела слабая лампочка, от ее желтого света Мицоса снова замутило. И опять как-то все перевернулось в его голове, и стало казаться, что придут-таки за ним одним…
«Осужденный Загурас?»
«Так точно, господин офицер».
«Следуйте за мной, Загурас…»
И в машине с решетчатой задней стенкой его повезут на расстрел, теперь уже неминуемый…
Две недели назад, 16 марта 1952 года, Цукалас вызвал Белоянниса в адвокатскую комнату тюрьмы Каллитея в необычное время: во второй половине дня. В то время Совет помилования рассматривал их прошения, и первое, что пришло Никосу в голову, была мысль, что решение уже вынесено. Но Цукалас явился совсем с другими новостями.
— Что вы на это скажете? — спросил он, протягивая Никосу какое-то письмо.
Никос вопросительно взглянул на Цукаласа: была ли нужда его вызывать? Во время процесса и после него адвокат Белоянниса получал множество угрожающих писем, в которых ему советовали покончить с собой, не дожидаясь, пока он станет жертвой «народного возмущения», или же клятвенно обещали поймать его, завязать в мешок и перекинуть через болгарскую границу. В том, что Цукалас сам коммунист и одним миром мазан со своим подзащитным, авторы писем не сомневались: им даже в голову не приходило, что защищать «агента Коминформа» можно из чувства профессионального долга и элементарной человеческой порядочности.
— Читайте, читайте, — закивал головой Цукалас, — крайне любопытное для нас с вами предложение.
В письме было написано буквально следующее:
«Господин генеральный директор асфалии.
Руководителем подпольного аппарата КПГ являлся я, а не Белояннис. За эту свою деятельность я принимаю на себя всю ответственность.
Обещаю добровольно сдаться властям и предстать перед судом, если будет отменен смертный приговор моему другу и товарищу Никосу Белояннису.
Николаос Плумбидис»
Никос вложил письмо в конверт, пожал плечами и, не говоря ни слова, протянул его адвокату.
— Может быть, вы подозреваете, что это фальшивка? — спросил Цукалас. — Я лично уверен, что письмо подлинное. Написано оно очень энергично, кратко, обычно асфалия в таких трюках не знает меры. Кроме того, там подпись, которую нетрудно сверить, и отпечаток пальца — все сделано довольно предусмотрительно.
— В досье асфалии есть и ваши отпечатки пальцев, — насмешливо сказал Никос. — Хотите, они пришлют вам письмо, в котором вашим почерком и за вашей подписью излагаются ваши претензии на испанский трон?
— Они этого не сделают, — возразил Цукалас, — потому что я жив и, слава богу, пока еще нахожусь на свободе. Что помешает уважаемому Плумбидису опротестовать это письмо в левой печати?
— Если он жив и находится на свободе — ничто не помешает.
— Во всех иных случаях опровержение дадут его товарищи. Но мы-то с вами от этого ничего не потеряем.
— Простите, — нахмурился Никос, — я не совсем понимаю, что вы предлагаете сделать.
— Немедленно предъявить это письмо властям. Пускай они занимаются проверкой подлинности: это не наша забота.
— Надеюсь, я первый, кому вы его показали? — Никос быстро взглянул на Цукаласа.
— Ну, разумеется, — поспешно заверил его адвокат. — Я только навел необходимые справки, не раскрывая, естественно, причин. По положению в партийной иерархии вы и господин Плумбидис равны. Но у господина Плумбидиса есть с точки зрения властей неоценимое перед вами преимущество: он на свободе, хорошо законспирирован и действует, в то время как вы фактически вышли из игры. На месте властей я очень заинтересовался бы этим предложением.