Тут Аметисто окончательно залился краской и упавшим голосом произнес:
- Она предлагает мне свою любовь, причем в таких выражениях... А если я не соглашусь, что тогда будет с Уландой, с моими родными?
- И что же ты собираешься теперь делать?
- Я... Я отправлюсь туда, не пожалею даже кристалла перемещения...
- А потом?
- Потом... Я буду любить ее, а после заколю кинжалом, или устрою магическую дуэль. В общем, ей не жить!
- Опомнись, Аметисто, разве это возможно?! Убить женщину после любви может только отъявленный негодяй!
- Что ты понимаешь в любви, ты, давшая свои обеты!
- Достаточно понимаю, мы не наивные простушки и прекрасно знаем, что происходит между мужчиной и женщиной. Наши обеты держатся не на неведении, а на твердом убеждении. Смотри, как бы с тобой не случилось несчастье. Вот, например, знаешь ли ты историю про канарейку?
- Нет, - произнес маг, потрясенный таким напором со стороны скромной воительницы и готовый выслушать, что угодно.
- Наша Предводительница знает немало подходящих историй, - сказала воительница. - Но больше всего она любит рассказывать про воина, полюбившего волшебницу, которая из ревности превращала его каждый день в канарейку и держала в клетке, а человеческий облик возвращала только к ночи. Как бы и тебе не попасть в такую же ловушку! На твоем месте я бы немедленно отдала письмо твоему декану.
- Я не выдержу его насмешек.
- Ну, тогда мастеру Малахитусу. Я слышала, что в молодости он был неисправимым романтиком, и с тех пор над молодежью никогда не смеется.
Молодой человек не нашелся, что ответить.
- Смотри, Аметисто, этот воробей, наверное, когда-то жил на Альмаринском рынке. Какие у него закопченные и грязные перышки, видимо он там не купался, боясь улететь и потерять выгодное местечко, - Сапфира, видя, что ей не уговорить чародея, сменила тему разговора.
На ветке той самой черемухи, на которую они недавно обратили внимание, сидел воробей, взъерошенный, закопченный, но довольно упитанный, наверно с рыночной еды. Аметисто подумал, как нелегко приходится этой маленькой птичке, лишившейся по неизвестной причине крова и надежного источника пропитания, и поймал себя на мысли, что он сам похож на такого воробья. Между тем воробей внимательно изучал паутину, а потом принялся ее расклевывать. Сначала попытки продырявить прочную сеть не принесли результата, но воробей не сдавался, и вскоре ему удалось проделать в паутине дырку. Мага, наблюдавшего за птицей, одолело любопытство - что будет дальше? Воробей тем временем проклевал достаточно большую дыру и исчез внутри гигантского кокона. Послышалась возня, шуршание и возмущенное чириканье. Через несколько минут воробей появился снова, в клюве у него дергалась огромная толстая гусеница. Повернув к чародею голову, птица смерила его презрительным взглядом и улетела, зажав в клюве драгоценную добычу. Обернувшись, волшебник увидел, что Сапфиры уже нет. Тяжело вздохнув, он вспомнил первый пункт инструкции для начинающего мага, написанной самим Малахитусом: в случае затруднений обращаться к старшим по должности. Молодой чародей уныло побрел к главному корпусу, однако, не доходя до места, столкнулся с самим Малахитусом и протянул ему письмо со словами:
- Вот письмо из вражеского лагеря, надо проверить, нет ли в нем магической ловушки.
Заинтересованный Малахитус положил письмо в карман, велел Аметисто ждать его перед своим кабинетом, а сам отправился разыскивать магов других гильдий для того, чтобы наиболее эффективно разобраться с этим вопросом. Надо сказать, что Малахитус, несмотря на свое высокое положение, всегда старался разложить ответственность между коллегами, а сам уйти в тень, не особенно опасаясь, что над ним посмеиваются за его такую якобы трусость. Не тратя магической энергии на поиски, он двинулся прямо к пруду, где как он знал, любила вечерами прогуливаться Сердолика. И действительно, жрица Титаниуса сидела на своей любимой скамейке, украшенной кованными языками пламени и любовалась большими белыми кувшинками на глади пруда. Заметив Малахитуса, она сказала:
- Посмотрите, коллега, как много борщевика развелось на другой стороне пруда. Заросли скоро станут выше двух человеческих ростов. А какой неприятный у него запах! Я уже посылала сюда слуг, чтобы они его скосили, но вредное растение опять вырастает, придется, как видно, применить магию.
- Не сейчас, дорогая Сердолика, нынче каждая магическая крупинка на счету. И к тому же у нашего пруда еще много красивого... Эти необыкновенные кувшинки, ласточки... - неожиданно мягким и нежным голосом произнес Малахитус, опускаясь рядом на скамью.
Сердолика с удивлением вслушивалась в странную интонацию, с которой говорил волшебник. Они давно работали вместе, и ничего подобного она за ним не замечала. Внезапно Малахитус протянул руки и попытался обнять ее за талию.
- Да знаете ли Вы, сколько мне лет! - вспыхнула чародейка, увернувшись от его объятий.
- Конечно, знаю, моя дорогая, - нисколько не смутившись, проворковал ректор. - Я, между прочим, старше Вас как минимум втрое. Но вы сегодня так ослепительны...
Он не успел закончить фразу, потому что в это мгновение огненный снаряд взрыл землю у самых его ног. Чародей резко рванулся со скамейки, оступился и кубарем скатился в пруд. Когда же он, выплевывая ряску и вытряхивая из карманов забравшихся туда лягушек, выбрался из воды, оказалось, что Сердолики уже и след простыл. Не понимая толком, что с ним произошло, Малахитус на скорую руку высушился с помощью магии и отправился в свой кабинет. Только там, усевшись в любимое зеленое кресло и немного отдышавшись, ректор вспомнил о магическом послании, которое передал ему Аметисто, и вызвал к себе магов Совета. Они долго рассматривали все еще недосушенное письмо, вертя его и так и эдак, потом позвали Аметисто и стали проверять его память, от чего тот краснел и бледнел попеременно, но так ничего и не обнаружили. Единственное, что они поняли, это то, что Уланда в опасности, и нужно думать о помощи этому городу. И тут в кабинет вихрем, как это частенько водилось, влетела разгневанная Сердолика. Однако долго высказывать свое возмущение маги ей не дали и сразу протянули письмо.