Диоген потешался над варварами. Над косматостью, неумением излагать, неотёсанностью. Но в лачуге у пафлагонца он проглатывал не только язык, но и, казалось, все свои мысли в придачу. Мысли эллина, который сам по себе, но всё же эл-лин.
«Как изысканно лгут ваши рапсоды! Что говорят они, например, об Икаре? Подымался всё выше и выше, и от жара расплавился воск, крылья рассыпались. Кто им поверит! Мальчик, подымись выше в гору - и ты встретишь холод. Снег и лёд заместо жара, потом нечем станет дышать, сам воздух промёрзнет, как реки за морем зимою. Солнце греет землю, а уж земля - человека и воздух; ежели кто возжаждет греться прямо от солнца, его маска всё исказит. Боги не обретаются на Олимпе, там даже для них слишком холодно; боги прячутся в нас, шебаршатся под нашими масками. Мы сами - боги, когда скинем однажды маски людей. Но вы, эллины, сильно залгались, изнежились. Предки учили, что жизнь есть охота, вы превратили охоту в театр, в игру, в сплошное кривлянье. Никчемные эллины!»
Так учил мальчика Диогена косматый варвар целое лето. Незаметно подкралась осень, деревья в горах пожелтели, оделись в багрянец и пурпур, ветер тучами нёс золотую метель, земля будто горела. Учитель, мягко ступая по огненному ковру, простирал руку и восклицал: «Вот он, презренный металл! Вся земля в золоте, Диоген. Что ещё тебе нужно?!»
Вскоре тропа стала скользкой от частых туманов. А зимой её вовсе размыло дождями. Весной, когда мальчик вновь смог добраться к учителю, лачуга оказалась пуста. Но Диоген никогда не забывал своего космача. Очень здорово говорил тот об эллинах. И когда афиняне присвоили чужому царю Александру имя бога Диониса, душа пафлагонца, наверное, лопнула со смеху. Если души, конечно, смеются.
Старик покончил с оливками, нехотя поднялся, подобрал прислоненный к валуну посох, повесил обратно суму на плечо и двинулся дальше. Его голова посвежела после оливок, горизонт расступился, перед взором мелькали сцены из прошлого, далёкого светлого прошлого.
Как и все дети, он посещал школу. Изучал грамматику и риторику, занимался музыкой и гимнастикой. Позже, в эфебии, любимым искусством стала диалектика. С замиранием сердца слушал юноша о Сократе, о блестящих беседах в поисках истины. Он тоже непременно желал отыскать истину с младых лет. Едва успев принести клятву Синопе, отправился в путешествие. В Дельфы, к оракулу, от которого перенял мудрый Сократ призыв познавать себя.
Оракул юношу разочаровал. Выдал невнятицу: «Перечеканивай!» Отец его уже долгое время перечеканивал золото, подрезая края монет; Диоген, разумеется, знал, но полагал, будто это его не касается, не очень достойное дело, лучше стоять в стороне. Но оракул так не считал. И рыжая женщина, огненно-рыжая, пылкая, тоже так не считала. Он сошёлся с ней по возвращении, он был юношей в полном соку, а она в любви знала толк, особенно после обильных подарков. И Диоген без большого труда приловчился перечеканивать вместе с отцом. Он подрезал края дариков не хуже родителя, а обрезки тратил на Рыжую, ненасытную - даже имя своё она ему не оставила, выцарапала из памяти.
Женщина - это женщина. Без неё человек скособочится, но и с ней философу не по пути. Синопцам удалось уличить подрезальщиков: отец скончался от позора, сыну пришлось навеки покинуть родные края. Женщина, разумеется, от него отреклась, от беглеца, ибо стал он не кто иной, как Лишённый крова, города, отчизны, Живущий со дня на день нищий странник.
С рабом и с парой монет в кулаке он отправился за море, попытать счастья в иных краях. Судьба ему предстояла безвидная: сгинуть в безвестности на чужбине. Раб ушёл от него, как и монеты; остался кулак, два кулака, две ноги, голова. Только это мог он теперь перечеканивать. И повсюду смеялись над ним.
Как-то в Пирее столкнулся изгнанник с торговцами из Синопы. Распили они немного вина, не разбавляя, как моряки(угощали синопцы). А потом вышла ссора. Взялись пенять торгаши Диогену. «Жил ты, брат, не тужил - да кто ты теперь? Жил, как все. А теперь вот один. Мы приговорили тебя скитаться, и стал ты посмешищем, все над тобою смеются. Вот так!»
Эти красные жирные морды издевались над странником. Они думали, будто за скромную выпивку станет он слушать их мерзкие речи. Что они знали!
- Это я приговорил вас... остаться! - вскипел Диоген. - И над вами, быть может, смеются ослы. Только вам это ведомо разве? Вы ведь все похоронены заживо в братской могиле. Вы мертвы, как и ваши товары; вы такой же товар в руках у судьбы, просто тряпки, ветошки, тряпки!3ато я живу припеваючи. Я!