— Отсутствие телефона — это серьезно, — кивнул я и сделал пометку.
— Вот именно! — воскликнула девушка, одушевляясь. — А еще, вы представляете, в квартире у него, в холодильнике, стояла сырная тарелка. И свежеприготовленное блюдо. Ну, скажите: если вы собрались покончить жизнь самоубийством — будете вы сами для себя готовить?
— А с чего вы взяли, что свежее? Может, неделю там простояло?
— У меня, извините, вкусовые и обонятельные рецепторы в порядке. Отец явно именно тогда, в пятницу, кухарничал.
— Он что, любил стряпать?
— Да не так чтобы очень, но временами находило на него, по вдохновению. Вот ключевое слово: «по вдохновению»! То есть когда душа поет и сердце радуется. А радость на душе и суицид — как совместить? Да и потом: с какой стати он стал себе, одному, готовить? В пятницу вечером? После работы? А после этого — с собой кончать?
— А что за блюдо-то Игорь Николаевич состряпал?
Девушка усмехнулась:
— Тушенные в сметане куриные сердечки. Это у отца коронный репертуар. Он четыре-пять блюд освоил, когда еще мама была жива, время от времени их презентовал, чтобы гостей удивить, когда на него стих находил. И это блюдо, куриные сердечки, его коронка. Он рассказывал, что оно — как память о голодном советском детстве: денег в семье не было, и моя бабушка покойная, его мать, часто субпродуктами всю семью потчевала. Бараньи желудки на рынке покупала, мозги коровьи, вымя — всякую такую требуху. Сердечки куриные — из той же обоймы. А у него довольно вкусно получалось. Кроме того, отец биточки из баклажан, бывало, стряпал, салат из креветок с ананасами и яблоками, жареные бананы со шпигом — все необычное, но достаточно простое в готовке, чтобы удивить. А тут — кого, спрашивается, он хотел поразить, если дело обстояло так, как следователь говорит? Значит, пришел один, никого не ждал, сам себе приготовил, поел, выпил — и лег в ванну умирать?
— Может, просто купил в кулинарии да разогрел?
— Я понимаю, что сейчас все, что угодно, купишь, — но такое нигде не видела. Сердечки в сметане! И потом, я знаю его кулинарный почерк. Его это рук дело, и к доктору не ходи.
Стряпня непосредственно перед самоубийством выглядела и впрямь странно, и я сделал в своем блокноте вторую пометку.
— Значит, ваш отец в тот день, в пятницу, поел и выпил. А сколько тарелок на столе стояло? Бокалов?
Полина скривилась.
— В том-то и дело, что одна тарелка. И пустой бокал из-под виски. И еще другой, для шампанского, в ванной комнате, на столике. Но ведь убийца мог замести следы, все вымыть.
— И все-таки факт не в пользу убийства.
— Зато, — с азартом набросилась на меня девушка, — отец прямо в тот вечер, когда его не стало, в пятницу — я чек нашла у него в брюках, смятый, — купил французское шампанское. И нарезку сыров. И фрукты. А шампанского знаете сколько? Шесть бутылок! Шесть! «Дома», извините, «Периньона»! По пять тысяч бутылка, итого на тридцать штук чек — мой отец, конечно, не бедный человек, но зачем ему перед суицидом столько шампусика, сразу шесть бутылей?
— Может, чтобы уйти красиво? — глубокомысленно предположил я.
— Упившись шампанским? Пятью литрами в одно лицо? Согласитесь: если предположить, что он в тот вечер, в пятницу, ждал кого-то, к свиданию готовился — тогда и шампанское, и сыр, и собственноручные сердца в сметане — совершенно объяснимы! К свиданке он готовился!
— Много он того шампанского выпил?
— Одна бутылка пустая валялась. И одна — наполовину. Остальные не тронуты.
— А у вашего батюшки женщина после смерти вашей матери была? Любовница?
— Я не знаю. Правда не знаю. Скорей, конечно, да. Но он никогда ни о каких своих дамочках со мной не говорил, никого на семейные наши праздники не приводил и ни с кем нас не знакомил. Но если разобраться, он далеко не старый еще был и хотя мамочку нежно любил, но жизнь-то продолжается, что поделаешь. Я все понимаю, и я бы его новую пассию приняла. Но, повторяю, никого не знаю, не видела, не слышала.
— Вы говорите: следователь установил, что отец вернулся в тот вечер домой в одиночестве?
— Именно.
— Может, к нему забежала на огонек соседка-красотка из его же подъезда?
— Ох! Дом у нас старый, построен в начале пятидесятых, и публика в основном — семьдесят плюс. Хотя многие сдают жилье, конечно. Поэтому я ничего не исключаю.
— А из квартиры ничего не исчезло?
— Мобильник его. И другая странность. Бумажник у отца лежал, где обычно, и карточки его дебетовые-кредитные в целости-сохранности — но налички в портмоне всего триста рублей. Очень на отца не похоже. Очень. Он всегда говорил — да и учил нас, девочек своих — как он меня с Юлькой и мать называл: вы всегда должны иметь с собой наличку, мало ли зачем может пригодиться. Хотя бы тысяч пять-десять. А тут вдруг всего три сотни.