Впрочем, в последние свои годы родительница моя незабвенная согласилась бы, кажется, на кого угодно. Лишь восклицала время от времени патетически: «Неужто я так и не дождусь внуков?!» Да, увы, она так и не дождалась.
Хотя посетительница оказалась совершенно не в моем вкусе, но выглядела она, надо признать, исключительно красивой.
После фигур вежливости и усаживаний я спросил девушку, что привело ее в наше сыскное агентство.
— У меня умер отец. — Пауза, и, так как я не прореагировал, она продолжила: — Все считают, что он покончил с собой.
Визитерша опять остановилась, и я подсказал:
— А — вы?.. Как думаете вы?
— Я думаю, — с вызовом проговорила госпожа Порецкая, — что его убили.
— Кто? И за что?
— За этим я пришла к вам.
— Хорошо. Расскажите тогда официальную версию. Итак, считается, что ваш отец покончил жизнь самоубийством, правильно?
— Я начну сначала…
— Как вам удобнее. Начинайте откуда хотите. Но лучше, конечно, сначала.
Наверное, я все-таки на нее запал, потому и говорить стал больше обычного. Это мне самому не понравилось. И то, что стал слишком велеречивым. И тем более что — запал.
Хватит с меня служебных романов. От них одни неприятности. Что с Римкой, что с клиентками.
Спокойные, ровные отношения, без всякой примеси любви и тем более секса — вот залог нормальной, уверенной работы.
Всякого творческого коллектива, а сыскного агентства — тем более.
Если предаваться самокритике, имеется у меня один недостаток: я очень влюбчивый.
Чересчур.
Слишком часто и не по делу воспламеняюсь. И это определенно вредит работе. Чего стоят только мои взаимоотношения с Римкой!
Мы с ней без счета сходились, расходились, жили вместе, разбегались навсегда. А потом снова встречались, и опять нас, в конце концов, бросало в объятия друг к другу.
Попутно у меня, конечно же, случались романы, и Римка узнавала и бешено ревновала, устраивала сцены. А у самой-то тоже рыльце в пушку! Чего стоил хотя бы этот ее казах из-под Пскова! И ведь хватило же у того раскосого скобаря наглости заявиться к ней сюда, в Москву, с цветочками! Ох, как далеко и надолго после этого Римма Анатольевна была мною послана![2]
Но сейчас-то мы, кажется, оба перебесились, и у нас, слава богу, установился ровный, спокойный, выдержанный нейтралитет. Похоже, мы остановились на правильном градусе, что она — просто моя коллега, младший товарищ, соратница в нелегкой работе.
Ее это, кажется, тоже устраивало, и она больше не устраивала взбрыков типа разойтись навсегда или, того хуже, сойтись навеки.
И мне совершенно некстати сейчас завести роман на стороне — причем на глазах у Римки. Чтобы моя соратница презрительно щурилась, фыркала, метала молнии и отпускала язвительные замечания.
Да и потом, крутить с клиенткой — непрофессионально. Спать с тем, кто тебе деньги платит, — как-то фу. Сие выставило бы меня, да и агентство наше сыскное, моим именем названное, не с лучшей стороны.
Поэтому я сразу решил найти в сегодняшней посетительнице, такой всей из себя няшной, изъян. Чтобы перестать в нее влюбляться.
Может быть, голос? Знаете, бывает у женщин, особенно тонкокостных, голос — как болгаркой пилят. Потом долго его из головы приходится выковыривать. Но у этой тембр звучал приятно: низкий, грудной, бархатный. И говорила она ясно, просто, умно. Вдобавок наша беседа никакого флирта совершенно не предполагала — еще бы, гибель родителя! Но, видать, в ней случившееся перегорело, потому что изъяснялась визитерша не без доли кокетства — видимо, ей органически присущего. Как и миниатюрные формы, а также правильные черты лица.
— Начнем с того, что два года назад умерла наша мама…
— Вы сказали «наша»? — перебил я ее. — Вы не одна в семье?
— Нет, не одна, — ответила девушка сухо. — Есть еще моя сестра. Родная. Старшая. Юлия Игоревна. Семь лет разницы.
Довольно неприязненный тон, которым говорилось о ближайшей родственнице, и поджатые губки заставляли предполагать, что отношения между сестрицами не задались. Я сделал себе зарубку на будущее.
— А что — ваша мать? Она тоже погибла насильственной смертью?
— Нет, слава богу! Хотя не скажу, что ей повезло больше, чем папе. У нее оказался рак. Лимфома. Диагностировали слишком поздно. Четвертая стадия. Три года она боролась. Химия, облучение. — Глаза девушки повлажнели. — Отец все время был с ней рядом и всячески поддерживал. А когда она… — девушка моргнула и сделала над собой усилие, — она ушла, отец впал в натуральную депрессию. Он не мог ничего: ни работать, ни отдыхать нормально, ни даже следить за собой.