*
Будь оно проклято все! Будь оно все проклято!
Гарри и сам не мог поверить, что так глупо попался. Почему… Вот, Мерлина ради, почему, сбежав ото всех, он поперся именно в Выручай-комнату? По привычке? Дескать, именно там никто не найдет? В сгоревшую в Адском пламени Выручай-комнату…
Дверь послушно возникла на обычном месте, напротив портрета Варнавы Вздрюченного, избиваемого троллями, которых он пытался обучить балету. Пожалуй, слишком послушно: Гарри даже не успел завершить третий проход. Как будто ждала. Дверь распахнулась, и Победитель Волдеморта шагнул внутрь – решительный и бесстрашный. Не оглядываясь по сторонам. Чего, собственно, могут бояться убийцы Темных Лордов?
А, например, темноты? Гарри всю жизнь боялся темноты. Еще со времен чулана под лестницей. Когда дядя Вернон считал, что просто изолировать племянника в крошечном пространстве недостаточно, он выкручивал… нет, не руки Гарри Поттеру, а лампочку из патрона. Темнота была полной, особенно ночью, когда даже сквозь щели не проникал внешний свет. Почему-то Гарри всегда казалось, что из этой темноты обязательно появится что-то, несущее боль и смерть. Такой глупый мальчик! Ведь монстров не бывает, да? Надо было бы сказать об этом покойному Темному Лорду и его жуткой Нагайне. И Снейпу. Чтобы тот тоже не верил в монстров. Ах, да! Снейпу уже поздно что-либо рассказывать. Совсем поздно.
Гарри сбежал, чтобы поплакать в одиночестве. Разумеется, мужчины не плачут. И победители не плачут. Но… Вот именно сегодня ему было наплевать. Сегодня, когда умер Фред. И Колин. И Люпин. И Тонкс. И сам Гарри… Вот черт, тоже умер. И еще Снейп. Гарри никогда не думал, что будет плакать по Снейпу.
Сколько раз они, смеясь, говорили друг другу: «Чтоб он сдох!» И теперь он… сдох. И оставил свои чертовы воспоминания, от которых в горле стоял горячий упругий ком. И слезы. Нет, это не по Снейпу. Само собой! И других поводов было вполне довольно. Просто такой уж выдался день.
В результате Гарри позарез требовалось остаться одному, пусть даже в сгоревшей Выручай-комнате. Кто же знал, что здесь будет так… темно.
Он и не понял ничего, когда дверь захлопнулась за спиной с тихим щелчком, похожим на чей-то ехидный смешок. Недобрый смешок – сквозь сжатые губы. И на Гарри обрушилась темнота. Конечно, он рванул назад. Конечно, он размахивал знаменитой Бузинной палочкой и выкрикивал заклинания. Ни-че-го. Ни искорки, ни звука. Как будто в его руке была простая деревяшка, а не самое могущественное оружие наших дней. Волдеморта это изрядно позабавило бы. Пожалуй, он смог бы даже посочувствовать товарищу по несчастью. Но здесь не было Волдеморта. И никого не было – была только темнота. Гарри шарил ладонями по стене, сдирая в кровь ногти, пытался нащупать деревянную дверь, которая закрылась за ним всего несколько минут назад. Двери не было. Только камень.
Тогда Гарри опустился на пол и завыл.
Мужчины не плачут? А идите вы…
Он выл долго, пока не сорвал голос. Но и потом никак не мог остановиться: то тихо поскуливал, вытирая слезы и сопли о край собственной, пахнущей дымом мантии, то снова срывался на совсем уже безнадежный, отчаянный вой.
А потом услышал, как кто-то идет к нему: шорк-шорк, шорк-шорк, медленно, едва переставляя ноги, точно слепец, бредущий наугад. Впрочем, в такой темноте… Воображение тут же подкинуло ему образ зловещего монстра, крадущегося из тьмы. Смешно же – вот просто безумно смешно! Человек, убивший Волдеморта, боится подкроватных монстров. Вспомни еще какого-нибудь Фредди Крюгера!
Маггловское детство возле маггловского же телевизора тоже оставило на память несколько веселых воспоминаний.
Шорк-шорк, шорк….
Наконец Гарри не выдержал:
— Кто здесь?
Голос прозвучал чересчур нервно и ломко, а на последнем слоге совсем несолидно дал петуха.
И темнота ответила:
— Я.
А лица Поттера коснулись чьи-то холодные пальцы.
Гарри отшатнулся так стремительно, что со всей дури врезался затылком в холодный камень стены. (И черт бы с ним, что холодный… но вот жесткий же!..)
— Тише… — темнота прошлась по волосам, погладила пострадавший затылок. Легко, точно делала так всегда. У Гарри по позвоночнику скользнула ледяная змейка: человек был близко. Слишком близко. Он пах дымом, пылью, полынью. И кровью. После сегодняшнего дня Гарри ни за что не перепутал бы этот запах с каким-нибудь другим. Пожиратель, прячущийся от авроров? Стало еще страшнее.
Гарри знал: тут главное – не показывать страха. Как перед стаей бродячих собак. Или перед Волдемортом. Ты не проиграл, пока не побежал.
— Вы кто?
Человек был явно намного старше самого Поттера: не мальчишка, не школьник. Хриплый голос выдавал возраст и что-то еще, темное, непонятное, тревожащее.
— Не помню.
Он мог бы сказать что угодно: «Джон Смит», «Годрик Гриффиндор». Кто здесь станет требовать документы! Но он сказал: «Не помню», — и Гарри ему поверил. Контузия?
— А что помните?
— Ничего.
И Гарри снова поверил. Что ж! В некоторых обстоятельствах «ничего» — это очень много.
— А я – Гарри. Гарри Поттер.
Зачем он это ляпнул? Вдруг незнакомец в темноте – большой поклонник Темного Лорда, а вот Гарри Поттера – совсем наоборот? И вдруг Гарри только что собственноустно подтолкнул его к тому, чтобы об этом вспомнить? Палочка не работала, а шансов врукопашную да еще и в полной темноте против взрослого человека у Гарри не было. Он не обольщался на свой счет. Особенно после сегодняшнего дня, когда выжатое досуха тело настоятельно требовало отдыха.
— Я должен вас знать? – спросили из темноты.
— Нет, — честно ответил Гарри. – Никто никому ничего не должен.
— Это хорошо, — хмыкнули в ответ.
Как-то очень знакомо хмыкнули. Но докапываться было лень, мысли ускользали, путались, а ноги подкашивались. Спать хотелось просто смертельно. «Смертельно»… После сегодняшнего дня это слово приобрело для Гарри тысячи новых оттенков.
— Вы как хотите, — сказал он, опускаясь на каменный пол, — а я – спать. День был чертовски длинным.
— Поверю на слово, — согласился его невидимый собеседник. – Я, пожалуй, тоже посплю.
— Присоединяйтесь, — благодушно пробормотал Гарри, уже медленно покачиваясь на жестких каменных плитах, точно на волнах прозрачного южного моря, которого никогда не видел. Ему было совершенно не жалко разделить с кем-то свой сегодняшний сон. Сны – это такая щедрая штука, их хватит на всех.
*
Проснулся он от ощущения чужого дыхания у себя на затылке. Даже не на затылке, а у самого основания черепа, на кромке роста волос. Чужое, тяжелое, рваное дыхание. Гарри напрягся, вспоминая – и в конце концов вспомнил: вчерашний день, собственную смерть, победу над Волдемортом и дурацкий побег в недра сгоревшей Выручай-комнаты. И человека, пришедшего из тьмы. Теперь стало ясно, почему ноги и особенно коленки за ночь успели замерзнуть до хрустко-льдистого состояния, а телу было хорошо и уютно: во сне незнакомец обнял его левой рукой за плечо, прижавшись вплотную в поисках ускользающего тепла, и теперь сонно дышал в шею, находясь в плену каких-то недобрых снов.
«Нет, — почти неслышно пробормотал он несколько раз. — Нет, нет, нет. Пожалуйста, нет!» Будь расстояние между ними чуть побольше, Гарри бы и не услышал. Но расстояние было минимальным. Даже для шепота.
Ощущение оказалось до крайности странным: с одной стороны, человека явно мучили кошмары, и его следовало немедленно разбудить. С другой… Гарри еще ни разу не просыпался с кем-то в одной постели. Разумеется, не известно: можно ли считать постелью холодный и жесткий каменный пол. Но – тем не менее… Он всегда надеялся, что когда-нибудь – если удастся выжить — будет иметь законное право просыпаться в одной постели с Джинни. А пока… Война совершенно не располагала к романтике. Только глупое восемнадцатилетнее тело отказывалось это признать: от тепла чужой руки, жестко стискивающей плечо, от чужих волос, щекочущих щеку, от чужого дыхания на затылке… нет, у основания черепа по телу бежали мурашки, в паху стремительно тяжелело, хотелось выгнуться и застонать в голос. И потереться хоть обо что-нибудь, толкнуться хоть в чужое колено, хоть в собственный кулак.