Так моя бабушка сменила фамилию Тихомирова на Петрова. С мужем она жила хорошо, даже свекровь её любила: хоть Вера и была с норовом, но если за что бралась, то делала по высшему классу. Сделав своей профессией семью, бабушка вела дом, как корабль, так что муж её не прогадал. Вера потрясающе готовила, шила и вышивала, принимала гостей. От этого брака у неё родился сын, мой сводный дядя.
На фото, сделанном через полгода после родов, статная красавица Вера имеет дивную фигурку с тонкой талией и пышным бюстом — и уверенный взгляд капитана.
Несмотря на голубые шляпки, веселья в тридцатые годы было мало: в 1937 году моему прадеду по завершении 10-летней ссылки дали «10 лет без права переписки» и он сгинул в лагерях. Говорят, второй приговор он получил за второй анекдот. Не думаю, что тогда для высшей меры ссыльному заводчику нужен была повод, но бабушка моя всю жизнь запрещала рассказывать даже детские анекдоты про Чапаева — не хотела больше рисковать. А у меня всегда, как назло, был длинный язык. Видать, в деда, но только дед мой — вовсе не её первый муж.
Во время Великой Отечественной войны Вера с сыном уехала в эвакуацию, а в 1943 году в комнату для прислуги ей подселили некоего учёного, которым оказался… мой будущий дед Пётр Алексеевич Петров. Бабушкин высокопоставленный муж разъезжал по своим делам и дома бывал мало. А у деда по тем временам из имущества была шинелька и диссертация. Он был отличный физик, занимался самолётостроением и для войны был человек достаточно нужный, чтобы дать ему «апартаменты» в комнате для прислуги у приличных людей. Но он был нищий, как и положено учёному, тем более что шли военные времена.
Его отец, мой прадед Алексей, был статский советник, дворянин, известный психиатр. Человек большого ума и широких взглядов, он получил своё дворянство за заслуги перед отечеством, а не по наследству. Отец его был кадровый офицер, понятное дело, царской армии — в его времена другой на Руси не было. В 1917 году мой прадед-психиатр трезво оценил ситуацию в стране, но почему-то уехал из Москвы не в Париж, а в Братск, где не было ещё Братской ГЭС. И никого не было, кто мог бы сдать его властям. Женат он был на своей дворовой девке — видать, по любви. Дед совместил отцовский ум с материнской весёлостью и в малолетстве на вопрос «Петенька, хочешь на горшочек?» почтительно отвечал: «Как хотите, маменька». После школы прадед отправил его учиться в Питер и повелел жить в рабочей семье, чтобы мальчик узнал простую жизнь на своём опыте.
Дед мой оказался хорошим инженером, занялся вопросами турбулентности, потом авиацией. Во время войны был, говорят, вызван лично к Берии для разговора о важности научных задач в военное время, но и после этого визита продолжал рассказывать рискованные анекдоты. В семье после него остался, например, поэтический шедевр «Огурчики-помидорчики, Сталин Кирова пришил в коридорчике».
В военные же годы, живя в комнате для прислуги, дед мой приглянулся моей бабушке — и в 1944 году она внебрачно родила от него мою мать. Дед Петя был на тот момент женат, но с женой вместе не жил. Когда бабушка забеременела, дед развёлся с бывшей женой по почте, послав открытку в ЗАГС. Почему-то это было так просто. Когда Вера родила дочку, её муж, увидев новорождённую девочку с чужим выражением лица и высоким лбом, всё понял и тоже повёл себя просто: сказал, что оставит жену с любыми детьми. Однако бабушка моя стала добиваться развода: видимо, муж её просто раздражал. На любых условиях.
В ответ супруг упёрся и в разводе ей отказал, благо в те годы был закон, по которому при наличии детей бабе приходилось сидеть в браке, если муж не отпускал — так в послевоенные годы Сталин пёкся об увеличении деторождаемости. К чести упрямого благоверного, он записал внебрачную дочь на свою фамилию, дал ей своё отчество и всегда относился хорошо, так что у моей матери остались от него только тёплые воспоминания.
Дед мой угла своего в Москве в то время не имел, но ему обещали квартиру после защиты докторской. Бабушка, судя по письмам, очень хотела Петиной защиты, а он, как назло, стал романы писать. Дело могло затянуться, но креативный дед вступил в переписку с известным писателем Вересаевым, и тот ему сказал: «Можете не писать — не пишите». Дед, истинный физик-экспериментатор, тут же попробовал — и писать бросил.