Пер Лагерквист
СТИХОТВОРЕНИЯ
Из сборника «ПЕСНИ СЕРДЦА» (1926)
ТОРС
©Перевод. М. Макарова
О грудь моя, лишь ты
еще способна
страдания познать сполна —
без ропота:
гортань и рот
давно уж прахом стали,
с землей смешавшись,
и не могут больше
излить хоть в стоне муку.
То, что было мною,
втоптали в грязь
дорожную мильоны ног.
Навстречу дню
рука уж не взметнется —
мне нечем удержать
ни счастья суету,
ни лавры победные…
Нет и чела,
изборожденного
борьбою с роком.
Нет глаз, чтоб видеть
мирскую благодать
и ею утешаться.
О грудь моя, лишь ты
еще цела — темница
для страждущей души.
О как ты схожа
с гнездом заброшенным:
давным-давно
жизнь — птицей упорхнула…
Ты ж помнишь все равно
тепло и трепет крыл.
И неизбывна мука…
ПРИШЛО ПИСЬМО
©Перевод. Н. Булгакова
Письмо о зреющих хлебах,
О гроздьях ягод на кустах
Пришло. И почерк выдал вдруг
Дрожь материнских рук.
А за словами клевер цвел,
Светился за рекою дол,
И спела рожь из года в год,
И благ был небосвод.
Там хуторов полдневный сон,
Там чистый колокольный звон
Несет из тверди голубой
Прохладу и покой.
Лаванды горький аромат
Плывет с лугов в вечерний сад.
Там мать в воскресной тишине
Письмо писала мне.
Письмо спешило день и ночь
Без отдыха, чтоб мне помочь,
Чтоб я за простотою строк
Увидеть вечность мог.
Из сборника «У ЛАГЕРНОГО КОСТРА» (1932)
©Перевод. Е. Чевкина
«Никто не зовет…»
Никто не зовет
за накрытый стол,
и гость не придет
в темнеющий дол —
во мрак под откос упадает с круч
вечерний луч.
Лишь путник, лепящийся вдоль скалы,
ищущий спуска в распадок мглы,
откуда твердь опять восстает
на небосвод,
помедлит у лагерного огня,
к утесу посох свой прислоня,
покуда ему не настанет срок
новых дорог.
Приди же, брат неведомый мой,
вечерний хлеб разделить со мной,
пока алеет в тоскливой мгле
уголь в золе.
Долго ты странствовал — что настиг?
Ты — из племени сирых сих,
что вслед за надеждой бредут по пустыне
издревле и ныне.
Горящим взором — что ищешь ты,
познавший меру ее тщеты
больше, чем тот,
кто с тоскою ждет
у своих ворот.
Твой путь уходит в пустую синь,
твой дух иссякнет среди пустынь,
где звезды глядят на обломки костей
былых гостей.
Горький отстой пересохших вод
в бреду втерев в седину бород,
они полегли у песчаных грив,
жажду избыв.
А на просторы пустынных лет
лился язвящий небесный свет,
четко рисуя издалека
гребни песка.
Что смотришь?
Нет, не таков накал
взора, что долго во тьме искал
и нашел одно — наш извечный путь:
человечью суть.
Ты одолел просторы мечты,
знойной дали и пустоты.
— А я — человеческой бездны сын,
из сих глубин.
А вокруг — обманчивая страна,
над нею власть небес не вольна,
но жив человек посреди скорбей
до смерти своей.
Чадит кострище. Густеет тьма.
Отверстым зевом бездна сама
поглощает нас.
Чего ж еще?
Поверить в восход,
что этот жар до утра доживет?
Брат мой.
Братскую руку дай.
Я верую в ночь —
человеческий край.