Наконец автомобиль свернул с Павловского проспекта к собору, нырнул на Михайловскую и замер у двухэтажного приметного здания с каланчой, пропустив перед собой облачко дорожной пыли. Коллеги откинули дверцы и с удовольствием спустились на мостовую – Константин Павлович даже не сдержался и присел, разминая затекшие после долгой езды ноги, отчего у стоявшего у дверей управления городового недоуменно дернулась бровь.
Столичные гости вошли внутрь, представились дежурному и были проведены к начальнику управления. Им навстречу вышел из-за стола невысокий господин в пенсне, с расчесанной надвое густой угольной бородой – Петр Ильич Кокорев, хозяин кабинета.
– Владимир Гаврилович, Константин Павлович, ожидаем вас, как же, – пожимая поочередно руки гостям, несколько торопливо, будто конфузясь, произнес Кокорев.
– Петр Ильич, – начал Филиппов, усевшись в кресло для посетителей, – мы вас надолго не отвлечем, нам бы повидаться с девицей Карловой.
– Ну разумеется, коллеги. Как только вы протелефонировали, я тут же отправил за ней.
Кокорев щелкнул крышкой серебряного портсигара с монограммой, протянул его столичным сыщикам, сам закурил.
– Но вот ведь какой фокус вышел. – Кокорев смущенно крякнул, закашлялся, подавившись дымом, застучал графином с водой о стакан. Гости молча наблюдали за этими терзаниями. – Не оказалось Карловой дома. Я тут же соединился с вашей частью, но вы уже убыли.
– И куда же она делась? – Филиппов ткнул папиросой в пепельницу, обернулся на Маршала.
– Мать сказала, что та еще вечером спешно собрала дочь – у Карловой нагулянная малолетняя дочь, жила у бабки, пока мать промышляла в столице, – и ушла. Куда – не известно.
Молчавший до сей поры Маршал раздраженно хлопнул ладонью по столу:
– Так какого же черта вы ее не задержали вчера?!
Кокорев запунцовел, судорожно стащил с носа пенсне и начал яростно протирать и без того чистые стекла.
– Вы вот что, господа, – видно было, что он с трудом подбирает слова, – вы там у себя в столице, может, и умеете людей безо всяких оснований в камеру запирать, а мы тут, знаете ли, не привыкли к подобному ведению дел. У нас место покойное, не ваш содом. Гражданские права привыкли уважать, невзирая на профессии и регалии.
Он водрузил обратно оправу на переносицу и гордо блеснул стеклышками, выставив вперед свою ухоженную бороду.
– Константин Павлович! – укоризненно покачал головой Филиппов, глядя на помощника. – Простите, Петр Ильич, просто дело и впрямь нервное, на контроле у градоначальника. Что Карлова вчера рассказывала? Вы телеграфировали, что у нее есть сведения по нашему делу?
– Да. – Кокорев раскрыл лежавшую на сукне бумажную папку. – Анастасия Степановна Карлова, 27 лет, русская, вероисповедания православного, вчера показала, что в середине мая один из клиентов пытался на нее напасть с ножом. Вот, прочтите сами. – Он протянул Филиппову несколько листков.
Тот принял через стол бумаги, начал читать вслух, время от времени поднимая взгляд на помощника:
– Записано со слов А. С. Карловой дознавателем Афанасьевым С. А.: «В мае месяце, аккурат перед Вознесением, позвал меня господин один. Повел с площади в сторону по Калашниковскому, сказал, что у него там комната имеется. Да только как склады пошли, я что-то засомневалась, откуда там комнате-то взяться? Спросила, куда ж он меня ведет, что я под забором не согласная. Он меня за руку ухватил и тянуть начал, а сам второй рукой что-то из кармана тащит. И приговаривает так: «Дура, радости своей не понимаешь, я тебе такое добро сделаю, что всю жизнь улыбаться станешь, не заплачешь больше ни разу». Я, понятное дело, орать начала, а он все тащит. А людей-то нет, кому ору, не знаю, но ору. А он уж вторую руку выпростал, там ножик кривой, как у турок сабли на картинках, только меньше. Я напужалась – жуть, и, видно, Богоматерь мне сил дала, заступница. Двинула я ему что есть мочи, по коленке попала или еще куда, куда мужчинам-то больнее всего. Он охнул, руку мою бросил, тем и спаслась. Убежала, только на углу Херсонской раз оглянулась. Нету никого. Знать, сам испугался».
Дознаватель Афанасьев: «Что ж ты в полицию не заявила? Там же и часть рядом была твоя?»
Карлова: «Испугалась я. Да и что б я заявила? Чай, сама себе долю выбрала, чего уж жалиться».
Дознаватель Афанасьев: «Кому рассказывала о случившемся?»