А вечером, выложив на столе в Контрольно-спасательном пункте весь профиль горы из бутылок коньяка и лимонада, из воблы и печенья, хлеба и банок сгущенки, мы провели полный «разбор» восхождения, который нашему «Выпускающему» – Хаджику Магомедову – очень понравился. Да и мы все это горовосхождение запомнили на долгие годы. Шутка ли, двойка-«Б» – с пятью ночевками!
Был такой случай!..
ИЗ ЛИЧНЫХ НАБЛЮДЕНИЙ
То, что при большевиках у государства в таких масштабах, как сейчас, не воровали – это самоочевидно. Но очевидно и то, что если за последние десять летворюг расплодилось видимо-невидимо, то это говорит о том, что семена исконного российского порока, щедро рассыпанные по всему пространству одной шестой части земной суши, просто ждали своего часа.
Нынешние бандюганы, по возрасту, тогда еще ездили в бесплатные пионерские лагеря и давали клятву «крепить дело Ленина». За неимением «дела Ленина», они нашли себе другое дело: даром, что ли, «Коза ностра» так и переводится – «Наше дело»? Более того, весь мир (и криминальный в том числе) довольно быстро понял, что у нас за пацаны, и что при случае наша «коза» их «козе» в пять минут «козью морду» сделает.
Воровали, конечно же, и в альпинизме...
Приворовывали начальники лагерей, заведующие продскладами и складами снаряжения. Да и у инструкторов, бывало, «прилипали к рукам» и пуховики, и палатки, и знаменитые инструкторские плащи из серебрянки, я уж не говорю о карабинах, репшнурах, крюкоуловителях и тому подобной мелочевке. Списывали пропавшее снаряжение обычно на спас-работы, которые всегда являли собой большой бардак-базар-вокзал.
На одном из итоговых совещаний по завершению сезона фигурировал «Акт на списание альпинистского снаряжения, утонченного при проведении спасательных работ на вершине». Там значилось:
Веревки основной по 30м – 4 конца;
Репшнура расходного – 50 м;
Карабинов – 12 шт...
И завершала этот скорбный список приписка, сделанная от руки:
Кровать никелированная с шишечками – 1 шт...
Куда именно подевалась на спасательных работах никелированная с шишечками кровать: сорвалась ли в пропасть, или была разбита молнией – выяснить, конечно же, не удалось...
Я сам видел платежные ведомости, в которых многочисленным родственникам заведующего складом, проживавшим в соседнем селении, выписывались значительные по тем временам суммы «на ремонт горной тропы»...
Некоторым оправданием бытового воровства государственного снаряжения было то, что его ни за какие деньги нигде нельзя было купить, а можно было только «позаимствовать», тем более что приезжавшее в лагеря с инспекциями московское начальство и его многочисленные родственники и прихлебатели всегда разгуливали по лагерю в абсолютно новом, с иголочки, снаряжении.
Дефицит снаряжения порой приводил к парадоксальным ситуациям. Приходила из Москвы очередная телеграмма, например, о том, что «восхождения высшей категории сложности участники имеют право совершать только в новой триконенной обуви»... После этого начальник учебной части шел на склад и приказывал выставить ему всю имеющуюся новую обувь... Обнаружив, что новых ботинок на складе всего 12 пар, он разбивав их на 3 группы, по четыре пары, приговаривая: «Эти ботинки у меня пойдут на Дых-Тау с Севера... А эти – на Шхару... Ну, а эти пусть для начала сходят на Курумкол, по стене»... Так что участников горовосхождений следовало подбирать по одному признаку, по номеру ботинок: подходят трикони – идешь на восхождение, не подходят – дежуришь по лагерю! До посинения или до новой телеграммы из Москвы...
Пропадали в лагерях и деньги, и личные вещи, но это было большой редкостью. Другое дело – Сухуми, куда из всех кавказских альплагерей, по Военно-Сухумской дороге, через перевал Клухор, по Ингурской тропе через перевалы Бечо и Донгуз стекались к концу сезона десятки инструкторов, мастеров спорта, разрядников, значкистов. Вернуться домой через Сухуми – это была традиция, это был ритуал. Из года в год, одни и те же группы останавливались в одних и тех же двориках, у одних и тех же домохозяек, и бросали на пол свои спальники, и зажигали по вечерам свечи, и брали в руки гитары... Обычной инструкторской зарплаты за 2-3 смены в Сухуми хватало на 3-4 дня, но этого бывало достаточно...
Некоторые потом уезжали на пару дней в Гантиади, где ставили свои палатки прямо на пляже, среди мраморных скал. Другие предпочитали Пицунду, еще не облюбованную нашим правительством, где среди снабженных инвентаризационными номерками – как канцелярские столы – реликтовых сосен, были даже специально оборудованные места для палаточных городков: столики, колья для растяжек, камни под примус...
То, что Сухуми – город карманников, слышали многие. Но одно дело от кого-то слышать, а другое – узнать, что в переполненном автобусе вытащили паспорт и все деньги у твоего друга Лени, носившего такую замечательную фамилию – Земляк. Впрочем, у него был еще и спутник, которого обчистили, можно сказать, «за компанию»...
Но не так-то просты были наши земляки. Леня Земляк и его приятель... Они стали садиться в автобусы этого маршрута и, катаясь от кольца до кольца, смотреть – «кто работает»... И – вычислили! Доехали с ребятишками до последней остановки, подошли. Мол, так и так, пацаны, мы у вас в гостях тут. Но так нехорошо получается, в натуре, вы работаете чисто, по типу, верните паспорта, иначе нам когда из дому деньги вышлют на дорогу, нам же их не получить будет, и придется нам идти по вашим стопам, составлять конкуренцию, а кому это надо?
Те сначала, конечно: мы не мы, это другие кореша, но потом «колонулись», мол, деньги мы уже сдали сборщику, а паспорта ваши скинули, вам теперь их у милиции выкупать придется... Побазарили еще полчаса, карманники говорят, ладно, пошли к «пахану», как он скажет, так и будет!
И пошли они все вместе к «пахану». Через какие-то сады-огороды, колючки, ручейки, заросли; а сухумские заросли таковы, что перед ними джунгли Амазонки – детский лепет... И приходят.
На большом диване, в тенечке, под развесистой грушей сидит Пахан, но груши не околачивает, а раскладывает пасьянс. Глаза, говорит Земляк, на нас вытаращил,на своих как заорет по-русски: «Вы кого сюда привели, паскуды?!» И дальше то же самое по-абхазски. Ну, а «паскуды» – всё ему объясняют, мол, не то что накладка вышла, но так и так, ребята хорошие, так как не из Москвы, а из Ленинграда, и просят всего ничего, чтоб паспорта вернули, тем более что они, паспорта, нам все равно без надобности. Тут Пахан перешел еще на какой-то язык, изредка вставляя слова типа «суки», «милиция» и уже звучавшее «паскуды», аналога которым в их языке, видимо, не предусмотрено... Короче, – отдал распоряжение, – отыскать, вернуть и все сделать в режиме наибольшего благоприятствования...
– Прошло два часа, – рассказывает Земляк, – мы с Паханом обсудили сложную международную обстановку, рыночные цены и ситуацию в отечественном футболе, причем взгляды Пахан высказывал взвешенные и мнение имел квалифицированное. Плюс к этому, он еще и угощал нас, как гостей, черным кофе.
И вот появились запыхавшиеся «падлы» и отдали нам наши паспорта, которые они сами у милиции и выкупили, или выменяли на новые. Мы пожали друг другу руки, – рассказывал Земляк, – в последний момент Пахан достал из-под дивана толстую книгу, оказавшуюся романом Сервантеса «Дон Кихот Ламанческий», между страницами которой были заложены сотенные денежные купюры. Царским жестом он достал одну денежку и протянул ее нам. Потом подумал – и добавил еще одну, пожелав счастливой дороги и добавив: «Приезжайте к нам еще!»
И это все – истинная правда, услышанная мною лично от самого Лени Земляка примерно за год до того злополучного дня, когда он в Домбае пошел на «спасаловку», добровольно заменив здоровенного участника спасотряда, накануне широко отмечавшего свой день рождения, в результате чего был он мало пригоден для спуска пострадавшего на тросах с гребня вершины Джугутурлючаг.