По этой причине У. Г. не основывал никаких школ, ашрамов и центров медитации. У него не было учения, которое он мог бы защищать или распространять, не было последователей, он не проводил публичных лекций, не выступал с трибуны, не писал священных текстов, не давал никаких практик или садхан и не предлагал никаких решений накопившихся человеческих проблем. Он был простым гражданином, жившим в доме у дороги; проводил неформальные беседы со всеми, кто приходил к нему, независимо от причин, по которым они приходили. Он никого не зазывал к себе и никого не гнал прочь. Его жизнь и учение «начертаны на воде», и любые попытки сохранить, облагородить или превратить то, что он говорит, в установление, — это отрицание всего того, что он так бесстрашно утверждал, и, следовательно, абсурдно.
«Мне нечего сказать человечеству, — говорит У. Г., — но насчет одного я твердо уверен: я не могу помочь вам решить вашу основную дилемму или спасти вас от самообмана, а если я не могу вам помочь, то и никто не может».
Этот сборник бесед познакомит читателей с необычным человеком, человеком настолько неиспорченным, что он отказался от высокой роли освободителя или мирового учителя, указав вместо этого с безжалостной прямотой и непреклонной решимостью на единственного настоящего спасителя человечества — на эту парадоксальную свободу, которая одновременно является безропотной самостоятельностью и бесстрашным самоотречением.
Эта уверенность сметает все
У. Г.: Я никогда не мог сидеть на сцене и говорить. Это слишком искусственно. Вести дискуссии по гипотетическим или абстрактным вопросам — пустая трата времени. Сердитый человек не может просто сидеть и спокойно рассуждать о гневе — он слишком сердит для этого. Так что не говорите мне, что у вас кризис, что вы сердитесь. Зачем говорить о гневе? Вы живете и умираете, не переставая надеяться, что однажды вы вдруг перестанете сердиться. Вас отягощает эта надежда, и, когда вы теряете надежду в этой жизни, вы выдумываете будущую жизнь. Никаких будущих жизней не будет.
Вопрос: Ну хорошо, ваши речи не дают никому надежду — это точно. Так зачем же вы тогда выступаете — разве не для того, чтобы утешить или научить кого-то?
У. Г.: Что я, по-вашему, должен делать? Вы приходите, я говорю. Вы хотите, чтобы я вас тоже критиковал? Это бесполезно, потому что вас ничто не проймет. Вы окружили себя непроницаемой броней и ничего не чувствуете.
Вы неспособны осознать свое положение, вы реагируете менталом — своими идеями и измышлениями. Ваша реакция — это мысль. Боль, которую вы чувствуете там, четко отражается здесь, без всякой необходимости переживать боль. Здесь нет никаких переживаний. Их нет вообще. В этом естественном состоянии ты ощущаешь чужую боль независимо от того, знаешь ты этого человека или нет. Недавно мой старший сын умирал от рака в больнице неподалеку. Я часто навещал его. Знакомые говорили, что я все время испытывал сильную боль, пока он не умер. Я не могу ничего с этим сделать. Эта боль — еще одно проявление жизни. Они хотели, чтобы я попытался как-то вылечить его от рака. Если я буду трогать эту опухоль, она будет только расти, потому что я буду прибавлять ей жизни. Рак — это размножение клеток, еще одно проявление жизни. Что бы я ни делал, опухоль будет только становиться сильнее.
В.: Значит, вы воспринимаете чужие страдания, но сами свободны от них, так?
У. Г.: Страдание — это переживание, а здесь нет переживаний. Жизнь устроена не так, что она отдельно, а вы отдельно. Жизнь — это единое движение, и все, что я могу о ней сказать, может только запутать, дезориентировать вас. Вы не есть «кто-то» или «что-то», вы не какой-то отдельный предмет, окруженный другими предметами. Единое движение — не нечто, что ты можешь пережить.
В.: Но мысль о том, что можно жить, не переживая, звучит иррационально для ума.
У. Г.: То, что я говорю, вступает в противоречие с вашей логикой. Вы используете логику, чтобы поддерживать эту разделяющую структуру, вот и все. Ваши вопросы — это опять мысли, они являются реакциями. Все мысли — это реакции. Вы отчаянно защищаете эту броню, этот щит из мыслей, и боитесь, что движение жизни вдребезги разобьет ваши границы. Жизнь подобна реке в половодье, затопляющей берега, стремящейся вырваться из своих пределов. Ваша мыслительная структура и физиология ограниченны, но сама жизнь не ограничена ничем. Поэтому свобода причиняет боль телу; мощнейший выброс энергии, который происходит при этом, причиняет боль телу, взрывая каждую клетку. Вы даже представить себе не можете, что это такое. Поэтому мои слова могут только дезориентировать вас, независимо от того, как я это скажу.
В.: Гуру и священники тоже говорят, что разделяющей структуры нет и что она — источник наших проблем. Чем же вы отличаетесь от них?
У. Г.: Для вас (и для них тоже) это всего лишь слова, и ваша вера в единое движение жизни ни на чем не основана, в ней нет уверенности. Вы сейчас ловко привели в качестве довода слова ваших гуру и священников. Ваша вера — результат слепого приятия того, что вам говорят авторитетные для вас люди, всяких истин из вторых рук. Вы не отделяете себя от своих верований. Когда вашим драгоценным верованиям и иллюзиям приходит конец, вам тоже приходит конец. Я всего лишь отвечаю на ваше страдание, которое вы выражаете своими вопросами, логическими аргументами и другими измышлениями.
В.: Но вы же сидите здесь и говорите часами, разве это не указывает на то, что вам есть что сказать, что у вас есть какая-то философия, даже если ваши слушатели ее не понимают?
У. Г.: Вовсе нет. Здесь нет никого, кто мог бы говорить, давать советы, ощущать боль и вообще переживать что-либо. Как мяч, который кидают в стену, — он просто отлетает от стены, и все. То, что я говорю, — непосредственный результат того, что вы спрашиваете. У меня нет ничего своего, никакой явной или скрытой программы. Мне нечего продавать, нечего доказывать, у меня нет никаких личных целей.
В.: Но наши тела смертны, и мы надеемся на некое бессмертие. Поэтому мы обращаемся к высшей философии, религии, духовности. Конечно, если мы…
У. Г.: Тело как раз бессмертно. Оно просто меняет форму после клинической смерти, оставаясь в круговороте жизни в измененном виде. Тело не интересуется никакой «жизнью после жизни», никаким постоянством. Оно стремится выжить и размножиться прямо сейчас. Воображаемое «по — смертие», созданное мыслью из страха, на самом деле является желанием повторения, переживания одного и того же, только в видоизмененной форме. Это желание повторения одного и того же, по сути, есть желание постоянства. Такое постоянство чуждо телу. Мысль желает постоянства, но это желание мысли зажимает тело и искажает восприятие. Мысль видит себя не только гарантом продолжения своей собственной непрерывности, но также гарантом непрерывности существования тела. Обе эти непрерывности абсолютно ложны.
В.: Похоже, что должны произойти какие-то радикальные перемены, но без вмешательства воли…
У. Г.: Если это происходит не по вашей воле, то вы не можете ничего с этим сделать. Вы не сможете остановить этот процесс или как-то повлиять на него. Вам ничего не останется, кроме как пройти через это. Если подвергать сомнению реальность, ничего хорошего не выйдет. Лучше подвергайте сомнению свои цели, свои верования, то, что для вас несомненно. Именно от этого вы должны освободиться, а не от реальности. Бессмысленные вопросы, которые вы задаете, исчезнут сами собой, как только ваши цели будут отброшены. Эти две вещи взаимозависимы. Одно не существует без другого.