Благодарности
Автор выражает глубокую благодарность доктору философских наук, профессору Петушковой Евгении Васильевне за научное руководство в период написания кандидатской диссертации, а также Жану Петито и Паоло Фабри — организаторам коллоквиума «Умберто Эко: во имя смысла» (Серизи-ля-Саллъ, 1996), и Европейскому университетскому институту (Флоренция) за предоставленную в 1997-98 гг. исследовательскую стипендию для проведения научной стажировки на факультете истории и цивилизации, которая сделала возможным написание этой книги.
Вместо предисловия: «лучше поздно, чем никогда»
Рецептивные установки русскоязычного читателя по отношению к текстам Умберто Эко — свидетельство не столько запоздалого знакомства, сколько рецептивной аберрации: в глазах русскоязычных читателей Эко не семиотик, не философ, не ученый, а писатель par excellence. Причина проста и состоит в том, что литературные произведения итальянского автора были переведены и опубликованы в нашей стране прежде, чем это произошло с академическими текстами[1]. Тогда как в западных странах «феномен Эко» создали его научные работы, и лишь гораздо позже пришло признание его литературного таланта. Интеллектуалы, рассуждая о постструктурализме, семиотике, феминизме, психоанализе и других влиятельных концепциях, обратили внимание на Эко, но заинтересовались им именно как писателем. Однако в большинстве своем, не рискуя переступать эфемерную границу между высокой и массовой культурой (что в данном случае является немаловажным условием для понимания), сделали вид, что ничего особенного за феноменом Эко не стоит — в связи с чем его имя почти не воспринималось всерьез и не могло быть поставлено в один ряд с именами Фуко, Барта, Лиотара, Кристевой или Деррида. Показательно, что первый и единственный до самых недавних пор визит Эко в Россию прошел почти незаметно, «под крышей» Союза писателей. Визит итальянского теоретика в Москву в 1998 году также не «сложился» — в том смысле, что проблема существования «своей» аудитории, своего читателя, для Эко в постсоветском пространстве пока не снята.
Ретроспективно следует отметить, что случаи «несостоявшегося читателя» произведений Эко уже имели место в недалеком прошлом. Я имею в виду забавный казус, связанный с романом Имя розы, — показательный в своем роде пример. Heсколько лет назад роман Имя розы был переиздан в Минске — без комментариев, без Заметок на полях, без академических или каких-либо других введений и послесловий, — одним словом, «обнаженный» текст, предоставленный самому себе. Впрочем, не совсем так. Контекстуальным фактором рецепции романа, по замыслу искушенных в разновидностях бульварного чтива издателей, должна была выступать обложка. В глаза бросалась несвойственная академическим изданиям агрессивная пестрота красок, складывающаяся в изображение похотливого монаха с обнаженной красоткой, облик которой вполне соответствует устойчивой иконографической традиции femme fatale. «Наивному читателю», роль которого в данном случае отводилась большинству реальных читателей, естественно было бы предположить, что Имя розы не что иное, как готический роман с элементами мистики, садизма и эротики, но уж никак не постмодернистский эпос с семиотическим сюжетом и философскими аллюзиями на Пирса, Уильяма Оккама, Борхеса и многих других. Сама возможность такой «интерпретации» Эко (то есть в компании с дешевыми бульварными изданиями) означает лишь то, что горизонт ожиданий русскоязычного читателя в отношении Эко еще не сформировался, а его имя функционирует в нашей культуре пока на правах пустого означающего.
Подобный рецептивный вакуум вокруг «академического» Умберто Эко может быть объяснен целым рядом обстоятельств. Жанр философской или семиотической эссеистики знаком нам главным образом по работам Ролана Барта — и эта ниша, кажется, занята. «Классическая» семиотика (структуралистского типа) с присущей ей внешней наукообразностью, несколько позитивистской ориентированностью и специфическим арго[2] идентифицировалась в глазах читающей публики в основном с именами теоретиков Московско-Тартуской школы. Работы западных семиотиков публиковались крайне редко[3] и предназначались главным образом лингвистам. Тот контекст, в котором формировались идеи Умберто Эко и развивался его диалог с европейской и американской традициями семиотики, только сейчас начинает актуализироваться в связи с тем, что мы имеем возможность ближе познакомиться не только с ранним Эко благодаря выходу в свет Отсутствующей структуры, но и с текстами его «партнеров» по диалогу — Р. Барта, Ж. Лакана, Ж. Деррида, Ж. Женетта, Ц. Тодорова, К. Метца, Ю. Лотмана, А. Жолковского и других! К сожалению, с момента выхода этой книги в свет прошло уже более 30 лет, и за это время изменился не только интеллектуальный климат, но и взгляды самого Эко. «К сожалению» еще и потому, что, отключенные от контекста (семиотика литературы, рецептивная эстетика и нарративные теории конца 70-х гг.), мы рискуем оказаться в роли Робинзона Крузо, выудившего из океана бутылку с неизвестным текстом (пример, часто используемый Эко), и, прочитав текст, спросить: «А где же фиги?..» (о которых идет речь в письме). Пресловутый «несостоявшийся читатель» (lecteur manque) может показаться в этой ситуации чем-то большим, чем фикция нарративного анализа. Поэтому мне представляется весьма важным остановиться более подробно на том контексте, в котором развивались семиотические идеи Умберто Эко.