Эко, как коллекционер редких старинных книг, говорит, что он полон восхищения, читая заголовки книг XVII века длиной в целую страницу. Если бы писатели эпохи барокко увидели наши книги, они пришли бы в ужас. «Во введении, длиной в одну страницу, автор формулирует суть книги в одном абзаце, благодарит какой-нибудь национальный или международный фонд за финансовую поддержку, вкратце сообщает, что написание книги оказалось возможным благодаря любви и пониманию со стороны жены и, возможно, детей, и в конце приносит свои благодарности секретарше, потрудившейся напечатать сей труд. При этом мы все прекрасно понимаем, что за этим лаконичным введением кроются тысячи исчерканных фотокопий и бесчисленные гамбургеры, поглощенные автором в ужасной спешке. Остается только гадать, как компьютерный идиолект скажется на написании книг в недалеком будущем»[157]. Эко предлагает в качестве гипотетического варианта «введения» к книге (нового столетия) такую формулу: ж/д, Смит, Рокфеллер (читать как: «Я благодарю свою жену и наших детей; профессора Смита за его ценные замечания в процессе чтения рукописи, а также Фонд Рокфеллера за щедрую материальную поддержку»). Дело, однако, в том, что подобная фраза будет не менее красноречивой, чем витиеватые высказывания эпохи барокко. Это проблема риторических конвенций и их приемлемости. До сих пор неизвестно, говорит Эко, кто убедил нас в том, что чем больше вы скажете с помощью вербального языка, тем глубже и чувственнее предстанет ваша мысль. Малларме говорил, что достаточно произнести «цветок», чтобы вызвать в памяти целый универсум запахов и ощущений, форм и мыслей. Особенно это касается поэзии: чем меньше слов, тем глубже смысл.
Итак, компьютеры не несут никакой угрозы будущему книжной цивилизации. Мысль о том, что новые технологии приведут к уничтожению того, что существовало прежде, кажется слишком примитивной. Например, изобретение кино или до этого комиксов освободило литературу от некоторых привычных нарративных техник. Но если существует то, что называется постмодернистской литературой, то существует именно потому, что существуют кино и комиксы. То же можно сказать о фотографии и живописи. Это означает, что в истории культуры, к счастью, никогда не бывает так, что ceci tuera cela. Однако «это» глубинным образом изменит «то».
Даже если верно, что сегодня визуальная коммуникация доминирует над письменной, проблема состоит не в том, чтобы их противопоставить, а в том, как их улучшить. Визуальная коммуникация должна быть уравновешена вербальной, ибо ввиду легкости убеждения, присущей визуальным медиа, критическая реакция на них значительно более проблематична. Образы олицетворяют платоническую власть: они преобразуют индивидов в общие идеи[158].
В очень недалеком будущем, — говорит Эко, — все наше общество будет состоять (или уже состоит) лишь из двух категорий людей: тех, кто предпочитает получать уже готовые образы и уже готовые определения мира, не будучи способными критически воспринимать получаемую ими информацию, и тех, кто способен отбирать и использовать получаемую информацию. Научная фантастика может многое предложить нам, описывая мир, где пролетарии будут иметь дело лишь с визуальной коммуникацией, которую будет планировать и осуществлять элита компьютернограмотных людей.
Согласно Маклюэну, Визуальная Галактика должна была заменить (еще несколько десятилетий назад) Галактику Гутенберга. Однако этого не произошло. Маклюэн также утверждал, что мы будем жить в новой электронной Глобальной Деревне. Мы действительно живем в электронном сообществе, но это никак нельзя назвать «деревней» если под этим понимать поселение людей, где все могут общаться друг с другом непосредственно. Реальные проблемы, с которыми мы столкнулись в результате развития электронных медиа, — это не исчезновение цивилизации книги, а: 1) проблемы одиночества многих людей, затерянных в Интернете; 2) избыток информации и неспособность отбирать и уничтожать ненужное. Как это ни странно прозвучит, но серьезная проблема возникает для нас в связи с тем, что в океане информации (в том числе и катастрофически увеличивающегося количества научных книг) становится все труднее отличить надежный источник информации от всех остальных (ненужных и даже вредных). Больше всего, считает Эко, мы нуждаемся сегодня в новой форме критической компетенции, в пока еще неизвестном искусстве отбора и усвоения информации. Эта форма компетенции предполагает навык фильтрации, и над этим следовало бы поразмыслить. Иначе наше будущее окажется еще более мрачным, чем сегодняшнее. Мы достигнем уровня, когда избыток информации и цензура будут тождественны: согласно Эко, это как раз тот случай, когда 500-страничный воскресный выпуск New York Times уже мало чем отличается от коммунистической Правды — и в том, и в другом случае нужная информация не доступна[159].