Его родня выглядела безупречно. И они действительно прекрасные люди. Я полюбила их – его замечательного отца и мягкую, добрую мать, его творческую по натуре, кормящую сестру и двух ее маленьких близнецов. По прошествии долгих лет нашей семейной жизни они стали для меня настоящей родной семьей.
– А как вы описали бы поведение ваших родителей в отношении детей? – спросила Пэтти Эйдена.
– Как спокойное и естественное, – ответил Эйден, и само его тело, казалось, расслабилось, когда он произнес эти слова. – Они воспитали нас вполне добродетельными людьми, поощряя в нас с Лори стремление к принятию собственных решений. И мы оба добились хороших результатов.
– А как они справлялись с вопросами дисциплины?
– В основном лишали привилегий, – сказал Эйден. – Никаких телесных наказаний. Я не способен даже отшлепать ребенка.
– А какими бывали наказания в вашей семье, Молли? – спросила Пэтти, и я мысленно возблагодарила Бога за то, что она пропустила пункт: «расскажите мне о вашей семье».
– Они заключались в бесконечных нравоучительных беседах, – с улыбкой ответила я. – Мой отец был психотерапевтом, поэтому если я делала что-то плохое, то мне приходилось каяться, расставляя все точки над «i». Порой я предпочла бы порку.
– Ваша мама тоже где-то работала? – спросила Пэтти.
– Она была фармацевтом, – ответила я.
Откуда мне знать, может, она до сих пор работает в аптеке. Сейчас Норе, должно быть, лет шестьдесят семь или шестьдесят восемь.
– А ваши родители тоже из Сан-Диего? – спросила Пэтти.
– Нет. Они уже умерли, – сказала я, впервые соврав с начала разговора.
И вряд ли эта ложь останется единственной.
– О, простите, – сказала Пэтти. – Есть ли у вас братья и сестры?
– Нет, никого, – ответила я, радуясь, что могу сказать правду. – Я выросла в Северной Каролине, поэтому мне редко удается видеться с дальними родственниками.
В известном смысле с некоторых пор практически никогда. Я поддерживала связь только с моей кузиной Дэни, и то минимально. Я почувствовала, как напрягся Эйден, пусть даже и самую малость. Он понял, что мы вступили на опасную территорию. Хотя и не знал наверняка, насколько она опасна.
– Ладно, давайте немного поговорим о здоровье, – предложила Пэтти. – Молли, до каких лет дожили ваши родители? И от чего они умерли?
– Какое это имеет значение? – нерешительно помедлив, спросила я, стараясь сохранить дружелюбный тон. – Я имею в виду, если бы у нас были родные дети, никто не стал бы спрашивать нас…
– Милая, – прервал меня Эйден, – это имеет значение, поскольку…
– В общем, складывается впечатление, что ваши родители умерли довольно молодыми, – мягко перебила его Пэтти. – Это не вычеркивает вас из списка кандидатов на усыновление, но если они имели наследственные заболевания, то биологическим родителям следует об этом знать.
Я высвободила руку и повлажневшими ладонями пригладила юбку.
– Мой отец болел рассеянным склерозом, – сообщила я, – а у матери обнаружили рак груди. – Хотелось бы мне не говорить при Эйдене такую своеобразную ложь. Сейчас она могла вызвать некоторые проблемы. – Хотя сама я совершенно здорова, – быстро добавила я, – мне сделали анализ на генетическую предрасположенность и… – Я помедлила.
Как же называется тот чертов ген? Если бы у моей матери действительно обнаружили рак груди, то аббревиатура той группы генов, вероятно, с легкостью всплыла бы в моей памяти.
– BRCA [1], – помогла мне Пэтти.
– Точно. – Я улыбнулась. – И обследование показало, что я совершенно здорова.
– Ни у кого из нас нет никаких хронических заболеваний, – добавил Эйден.
– А как вы относитесь к вакцинации?
– Положительно, – сразу откликнулся Эйден, а я кивнула.
– Мне трудно понять, как можно не защитить ребенка, если у вас есть такая возможность, – прибавила я, обрадовавшись, что вопросы о моей семье остались позади.
Заключительная часть разговора прошла гладко, по крайней мере с моей точки зрения. Закрыв в итоге свой блокнот, Пэтти заявила, что ей хотелось бы осмотреть остальные домашние помещения и наш сад. Целое утро мы с Эйденом протирали повсюду пыль и пылесосили, в общем, подготовились к ее приходу. Мы показали комнату, предназначенную под детскую. Стены ее хранили стерильную белизну, и чистый паркет еще не обрел коврового покрытия, но возле одной стены стояла красивая детская кроватка красного дерева. Ее подарили нам родители Эйдена, когда я вынашивала Сару. Вторым и последним предметом скудной обстановки была книжная полка, которую я заполнила своими любимыми детскими книжками. И я радовалась, что больше никаких приготовлений к приему нашей дочери мы с Эйденом не сделали. Я никогда не захожу в эту комнату. Слишком больно видеть эту кроватку и вспоминать, с какой радостью я подбирала книжки. Но сейчас, вместе с Пэтти, я осмелилась испытать надежду и даже прикинула, как хорошо будет выглядеть эта комната в мягких желтых тонах. Представила в одном углу кресло-качалку. Пеленальный столик возле окна. Мои руки начало покалывать от тревожного ожидания. Показав Пэтти наши спальни, мы вышли во двор. Мы жили в белом двухэтажном доме испанского стиля в районе Кенсингтона, одном из старейших в Сан-Диего, и, залитый солнцем, наш богатый квартал смотрелся просто великолепно. Садик наш невелик, но в нем зеленели два апельсиновых дерева и одно лимонное, и имелся к тому же небольшой детский игровой комплекс – очередной преждевременный подарок родителей Эйдена. Обозревая наш маленький сад, Пэтти по меньшей мере раз пять произнесла слово «потрясающе». Мы с Эйденом улыбнулись друг другу. По-моему, все будет хорошо. Видимо, нас занесут в одобренный список возможных приемных родителей. Кто-то из биологических родителей выберет нас для воспитания своего ребенка. Эта мысль одновременно радовала и страшила меня.
1
Условное обозначение группы генов (BRCA1; BRCA2; BRCA3), действующих в качестве суппрессоров развития рака вообще, и рака молочной железы в особенности. В названии использовано сокращение от breast cancer. Мутации в этих генах резко повышают вероятность заболевания.